Раздался негромкий хлопок, словно кто-то открыл упакованную под вакуумом консервную банку, и в помещении полностью вырубило электричество. Наступила кромешная тьма, через считаные мгновения сменившаяся тусклым красноватым заревом аварийного освещения. Однако огромный плазменный экран, еще совсем недавно переливавшийся всеми красками как свидетельство торжества немецкой технической мысли, остался черным, все мониторы системы наблюдения отключились, радиосвязь лежала брюхом кверху. Система бесперебойного питания почему-то не пришла на выручку, и утешительных звуков исправно работающей техники как и не бывало.
– Это еще что такое, твою мать? – воскликнул Фил.
И он не был единственным. Все шестеро человек, находившиеся в диспетчерской, разом принялись ругаться, тыкать кнопки, щелкать тумблерами, стучать по экранам, трясти наушниками, кричать в микрофоны.
– Успокойтесь, успокойтесь же! – рявкнул Фил.
Его подчиненные быстро взяли себя в руки.
– Эти ублюдки проникли в систему безопасности, – пробормотал кто-то. – Полностью нас отрезали!
– Ну хорошо, хорошо, – сказал Фил, – сохраняйте спокойствие, нам еще только паники не хватало.
– Двери заперты, твою мать, – сказал кто-то.
Какое-то время все сидели молча в окружении погасших мониторов видеонаблюдения, мертвых систем связи, отключившихся кондиционеров. Горячий спертый воздух вызывал тошноту. Они в ловушке. В запертой клетке. Спрятанные в дверях мощные электромагниты получили от МЕМТАК-6.2 команду наглухо перекрыть все выходы, используя всю силу ферромагнитных сплавов, преодолеть которую можно было только направленным взрывом.
– Проклятье! – воскликнул вдруг кто-то. – Чувствуете этот запах?
Да, этот запах почувствовали все. Через вентиляционную решетку было только что подброшено какое-то химическое вещество. Воздух наполнился ароматом свежескошенного сена. Этот аромат напомнил Филу ферму в Айове, на которой он вырос, и он тут же вспомнил давно забытый семинар в полицейской академии, прослушанный двадцать с лишним лет назад, где говорили, что запах свежескошенной травы или сена указывает на присутствие вещества под названием «фосген».
Это был отравляющий газ.
«Только взгляните на этих белых баранов, разбегающихся во все стороны», – подумал Асад.
О, как они бежали! Что это были за люди? У них не было ни капли мужества, их сердца нельзя было сравнить с сердцем льва, они не ведали веры в Аллаха. Хлопок выстрела – и они бросились бежать.
– Какие трусы! – заметил Асад Салиму.
Задача Салима заключалась в том, чтобы прикрывать тыл. Он был этому совсем не рад. Это было так несправедливо. Разве он не такой же хороший боец, как Асад, а может быть, даже лучше? Разве он вместе с собратьями из «Хизбуль-ислама» не сражался в пустыне под городком Вабра с предателями из «Аль-Шабаба»? Разве он не жег их дома, не расправлялся с мужчинами, не угонял в концентрационные лагеря женщин и детей? Все это он делал, хвала Аллаху, да будет с тобой мир, брат мой.
Однако сейчас Салиму приходилось прикрывать тыл, в то время как этот подлец Асад автоматом славил имя Аллаха. Треск выстрелов вспарывал воздух, затем отражался отголосками от мерзких стен этого уродливого храма безбожной веры, с ее обнаженными женщинами в окнах, ее соблазнами, ее…
Но тут появился человек в белой рубашке, стоя на каком-то безумном мотоцикле, установленном торчком. У него на голове был шлем, и определенно, он был вооружен, потому что черные провода вели к наушникам у него в ушах, таким же, какие были у того иранского советника в пустыне под Ваброй, руководившего операцией, который и привел Салима и его собратьев к победе над осквернителями истинной веры из «Аль-Шабаба».
Автомат был наготове, прижатый к плечу, и Салим, ощутив прилив торжества и радости, сделал одиночный выстрел, наслаждаясь драмой, разыгранной малышом «калашниковым». Сквозь нечеткое пятно вырвавшейся из дула вспышки он увидел, как на груди врага расцвело темное пятно, и неверный рухнул, растянувшись безжизненной кучей без какого-либо изящества, словно его ноги мгновенно превратились в сырую глину. Значит, вот как они умирают, да? Без достоинства и мужества, как забитый на бойне скот.
– Асад, я убил одного! – восторженно произнес Салим.
– Ха! – усмехнулся его товарищ. – Я убил уже многих.
И все же, ужаленный похвальбой, прозвучавшей в голосе Салима, Асад решил, что ему нужно убить еще кого-нибудь, чтобы поддержать свое лицо. Поэтому он выбрал в стаде одну корову и выстрелил. Она была крупная, чернокожая, как и сам Асад, но слишком медлительная и неповоротливая, потому и оказалась в хвосте убегающей толпы. Однако сегодня Асад не знал пощады. Автомат с грохотом дернулся у него в руках, выплевывая горячую латунную гильзу, и хотя Асад не видел, куда попала пуля, негритянка тяжело плюхнулась, точно большое подстреленное животное. Рядом с ней упали еще двое, мужчина и ребенок, но мужчина тотчас же вскочил на ноги, поднял ребенка, и они побежали, оставляя скользкие кровавые дорожки, по которым их легко можно было проследить. Асад перевел взгляд на свою жертву. Негритянка лежала в расплывающейся луже крови, ее жирное лицо обмякло, а рядом с ней на коленях стоял маленький мальчик, оплакивающий свою убитую мать, поскольку он не знал, что сегодня пощады никому не будет.
– Мы убьем всех! – торжествующе воскликнул Асад, наслаждаясь сладострастным ароматом пороховых газов и отдачей малыша «калашникова», чувствуя, как по всему его телу разливается сознание того, что он делает богоугодное дело.
Толпа устремилась прочь от него с еще большей прытью, если такое было возможно, все эти матери, дочери, отцы и сыновья Запада, все до одного, про́клятые Аллахом и обреченные вечно гореть в огне, а он, Асад, служил исполнителем воли Аллаха, ее живым воплощением на земле. О, как все это было созвучно его представлениям о конце света – масштабы происходящего, бесконечная ярость, кровь, его собственная неумолимая беспощадность. Асад чувствовал себя небесным ангелом, которого господь послал очистить землю от тех, кто не желает покориться истинной вере. Его распирало от счастья. Уже сегодня он будет сидеть рядом с Аллахом, ощущая его тепло и милость, и получит любых девушек, каких только пожелает. И самый хороший момент: необязательно будет умирать, чтобы насладиться сексом. Ему пообещали живую западную девушку.
Асад решил отпраздновать это, расстреляв магазин женской одежды. Развернувшись к огромной витрине, он начал часто нажимать на спусковой крючок. Малыш «калашников» заплясал у него в руках, изрыгая адское дыхание пламени, дыма и стреляных гильз. Стекло покрылось пробоинами, затем разлетелось дождем лихорадочных блесток, а за ним манекены, одетые в то, что порядочная женщина прячет под буркой и показывает только своему мужу, под градом пуль раскололись и повалились в облачках белой пыли. В это мгновение Асаду казалось, что он расстрелял сам Запад, со всеми его искушениями, распущенностью, похотью и манящими соблазнами. Ему вспомнился стриптиз-клуб в Торонто, в котором он как-то побывал и также захотел расстрелять. Однако тогда ему объяснили, что нужно сдерживать свою ярость до того момента, когда можно будет дать ей волю.
