— Ты сделал это, дружище, — сказал он Джонни.
— Да, сделал, — согласился Джонни. — Сейчас ты благодарен мне, Оуни, но, когда придет время расплачиваться, все окажется совсем не так. Ты к тому времени убедишь себя в том, что мог и сам сделать все это, а то, что сделал я, будет казаться тебе сущими пустяками. Тогда ты в лепешку разобьешься, чтобы надуть меня, уж я-то я знаю.
— Нет, — возразил Оуни. — По справедливости так по справедливости. Вы, мальчики, выполнили за две минувшие недели две тяжелые работы. Я заплачу вам вдвое против того, что заплатил за товарную станцию.
— Вшестеро будет куда лучше, Оуни.
— Вшестеро?!
— Вшестеро. Не в два раза больше, а в шесть раз. Это будет справедливо. И у тебя останется большая часть того, что ты имеешь сегодня.
— Господи! Всего-то один рабочий день!
— Вшестеро, Оуни. Это была пятидневная работа, потребовавшая очень серьезной подготовки. А иначе ты весь остаток своей жизни смотрел бы на мир из окошка арканзасской тюрьмы Дэннамора.
— Вчетверо, и по рукам.
— Ладно, Оуни, но только потому, что я не люблю канители. Пусть будет впятеро больше, и на этом поладим, как добрые друзья.
Оуни протянул ему руку. Он только что заплатил полтора миллиона долларов за свою новую жизнь. Но у него оставалось еще семь миллионов, и кроме того, в европейских банках лежали три миллиона, о которых не знали ни Джонни Испанец, ни Багси Сигел, ни Мейер Лански.
Гангстеры пожали друг другу руки.
— Мальчики, мы теперь богаты, — сказал Джонни.
— Стали еще богаче, ты хочешь сказать, — поправил Оуни.
— Теперь мы можем зажить спокойно. Хватит работать. Мы можем побросать наши «томми» с рыбацкого пирса в Санта-Монике.
— Пожалуй, я сохраню свой «браунинг», — ответил Герман. — Никто не знает, когда он может пригодиться.
— Ну хорошо, а теперь вам всем предстоит еще немного поработать. Вы знаете, что делать.
Они должны были подготовить, место для приземления самолета. При этом следовало учесть направление ветра, потому что самолет должен садиться и взлетать против ветра. Действуя не менее слаженно, чем любая команда БСС, готовившая площадки для тайного приема самолета в оккупированной Франции, бойцы Джонни извлекли какие-то веши из задней дверцы большого «форда» и углубились в долину. Там они быстро собрали ветроуказатель и принялись определять преобладающее направление. После этого оставалось только просигналить фальшфейером, когда самолет прилетит, развернуть его, когда он сядет, подняться на борт, и все.
Когда помощники Джонни отправились заниматься делом, а потом перегонять автомобиль в нужное место в долине, Оуни вынул и закурил сигару. Это была «кохиба» с острова, длинная, с сильным вкусным пряным запахом, и она успокоительно подействовала на него.
Он сделал это. Он, Оуни, сделал это. Он смог бежать, он отдохнет в тропиках и примется за дело, он соберет новую команду, он расплатится с долгами, он проложит себе путь обратно, на высшую ступень рэкета.
Оуни хорошо запомнил выражение лица Багси после того удара. Теперь он вообразил себе лицо Багси, изуродованное пулями. Багси в одном из его постоянных кремовых костюмов, обрызганном черной кровью. Изящество тренированного атлета превратится в насмешку из-за дурацкой позы, в которой он упадет. Оуни представлял себе фотографии Багси на первых полосах бульварных газетенок, их резкость, превращающую его смерть в какой-то комический карнавал. Публика любит, когда погибает гангстер. Гангстеры — это настоящая аристократия Америки, в чем-то даже больше, чем кинозвезды, потому что все события из кинофильмов происходят у гангстеров в реальной жизни, их роли выносятся в шапки газет, тогда как у актеров вся героика существует только в царстве фантазии. Звезда из кинофильма может вернуться и сделать другой фильм; звезда с первой полосы таблоида вернуться не может, и это накладывает на мир гангстеров отпечаток невероятной стремительности и элегантности. Это бывает так же ослепительно, как в кино, и притом реально, как сама жизнь и смерть.
А потом он услышал звук. О, как же это было прекрасно!
Из далекого далека донеслось жужжание многомоторного самолета. Он должен был немного покружиться, дождаться, пока свет, который уже начал понемногу подсвечивать небо на западе, по-настоящему озарит долину, и тогда машина сядет. Самолет вел хороший парень (по крайней мере, так уверял Джонни), в прошлом пилот армейского бомбардировщика, который мог заставить самолет сделать все, на что он только способен, и который сажал самолеты на грунтовые полосы по всему Тихому океану. Но еще до войны этот парень возил выпивку и наркотики для кое-кого из детройтских шишек; именно тогда он так хорошо освоил свое ремесло.
Высоко вверху самолет попал в солнечный луч и на мгновение сверкнул, точно так же, как и будущее Оуни Мэддокса.
Оуни повернулся, и перед ним внезапно обрисовалась огромная и ужасающая фигура.
У него сразу перехватило дыхание.
«Не дай мне умереть!» — мысленно воззвал он, но то, что ему явилось, было не рукотворной вещью и даже не человеком. Это оказался какой-то гигантский красноватый олень с высокими разветвленными рогами; он походил на мифического или, по крайней мере, сказочного зверя. Животное, казалось, выросло прямо над ним. Горло Оуни сдавило от страха. В свете раннего утра он видел глаза оленя, которые с царственным величием рассматривали его, как будто он был неодушевленным предметом. Потом зверь фыркнул, топнул ногой и отвернул от Оуни свою гордую голову. Животное сделало два огромных, размашистых, на первый взгляд неторопливых шага и исчезло.
«Господи помилуй, — подумал Оуни. — Что, черт возьми, все это значило?»
Как бы там ни было, ему это не понравилось. Появление животного, его высокомерие, отсутствие у него всякого страха, его презрительный взгляд — все это походило на плохое предзнаменование. Оуни понял, что его пульс колотится, как в лихорадке, и что он весь покрылся обильным потом.
— Оуни, дружище, отойди с поля, а не то попадешь под пропеллеры нашего спасителя и тебя изрубит на части! — крикнул ему Джонни.
63
Приступы боли повторялись теперь каждые две минуты. Боль все нарастала, словно червяк, превращавшийся в змею, которая превращалась в питона, который превращался в морского змея или какое-то еще мистическое существо; боль красная, обжигающая, сверкающая, крик, звучащий по своей собственной воле, спазмы, конвульсии, обильный пот, покрывающий все тело, немыслимый жар, лишающий мускулы всякой подвижности. Кто-то кричат. Это была она сама. Она кричала, и кричала, и кричала.
Из этого положения Джун видела только глаза. Глаза молодого доктора, и они определенно были испуганными. Она знала: что-то идет не так.
— Позвольте мне дать вам анестезирующее средство, миссис Суэггер.
— Нет, — сказала она. — Никакого газа.
