Вот так Эфраим выдал Милтона, а затем Милтон выдал Робертсона. Робертсон попытался покончить с собой, прокусив себе язык в надежде захлебнуться собственной кровью, которую он жадно глотал, спасаясь от новых мучений. Однако палач оказался проворнее и спас Робертсона — для того, чтобы снова вздернуть его на дыбу, где тот долго извивался под ударами кнута, обливаясь потом. В конце концов Робертсон сломался и выдал Тео, тот сопротивлялся недолго и выдал Сломанного Зуба, который, в свою очередь, выдал Одноглазого, а Одноглазый выдал Элайджу.
Происходящее напоминало языческое жертвоприношение: ночная темнота, разорванная пламенем факелов, тело повешенного на дыбу, покрытое блестящим потом, палач, обнаженный по пояс, и певучий свист хлыста, рассекающего воздух, оканчивающийся хлестким щелчком. Каждый щелчок знаменовал собой новый разрыв живой плоти, отголосок которого через мельчайшую долю секунды передавался в мозг, где регистрировался как невыносимая боль.
Великан долго бился с Элайджей, потому что Элайджа оказался редким героем и не собирался никого выдавать. Элайджа держался целую ночь, наполняя «дом порки» болью. Но в конце концов сломался и Элайджа. Ломались все. Другого выхода не было.
Элайджа выдал Двадцать второго, Двадцать второй выдал Альберта, но дальше последовала заминка.
Альберт был найден на своей койке с перерезанным горлом и бритвой в руке.
— Он знал, что будет следующим, — заметил Калеб.
— Нет, — возразил Великан. — Кто-то другой знал, что Альберт будет следующим, и решил разорвать цепочку до того, как эта цепочка приведет к нему. А бритву он оставил, чтобы сбить нас с толку. Но мы его найдем.
Он провел в бараках целый день, поочередно допрашивая с пристрастием каждого заключенного, и в конце концов Желтый Эд выдал мистера Кларенса, а мистер Кларенс не выдержал и бросился бежать. Побег его длился ровно столько времени, сколько понадобилось бы часовому на то, чтобы вскинуть к плечу «винчестер» модели 1907 года и дослать в патронник патрон 351-го калибра. Однако в мистера Кларенса никто стрелять не стал. Его затравили собаками, и он также отправился на допросы. Ночи в «доме порки» продолжились.
* * *
Окунь сознавал, что рано или поздно его вычислят. У него оставалось два выхода. Во-первых, он мог сам отдаться в руки начальнику тюрьмы и Великану, признаться, что это у него родилось выражение «и придет конь бледный», а потом объяснить, что оно означает и почему он по глупости своей рассказал об этом кому-то другому. Вот в чем был его главный грех: неуемное тщеславие. Окунь не умел держать язык за зубами, и сейчас его братья расплачивались за это кровью.
Он мог рассказать все о чудесном спасении белого парня Богарта, о его клятвенном обещании вернуться ночью вместе с друзьями и оружием и принести в Фивы возмездие.
Но Окунь понимал, что в этом случае начальник тюрьмы и Великан предпримут экстренные меры предосторожности, защищаясь от нападения именно с той стороны, откуда должен будет появиться Богарт. Этим самым Окунь обречет попытку Богарта на провал, а его самого на верную смерть. Нападение на Фивы окончится ничем; Фивы, подобно одноименному городу зла из древнего мира, будут процветать и дальше. Они повторят судьбу Рима, одолеть который оказалось не по силам никому, кроме медленного течения времени.
Второй путь требовал крепкой веры. Он был труднее. Он был очень трудным, потому что даже в собственных глазах он казался Окуню малодушным. Второй путь состоял в том, чтобы молчать и предоставить Великану последовательно перебирать заключенных, охотясь за заразой надежды до тех пор, пока в конце концов сержант охраны не дойдет до самого Окуня. То, когда это произойдет, будет зависеть исключительно от стойкости тех, кто попал под кнут Великана. Таким образом можно будет выгадать время, уповая на то, что белый парень Богарт соберет свой отряд и уничтожит зло, сотрет его с лица земли, а он. Окунь, доживет до того, чтобы стать свидетелем этого. Второй путь был выбором труса, ибо в первом случае Окунь не избежал бы хорошей порки. Даже если бы начальник тюрьмы и Великан поверили ему, они выпустили бы по капельке всю его кровь, чтобы убедиться, что он действительно сказал правду. Выбрав второй путь, Окунь избежит всего этого, но зато до конца жизни ему придется слышать крики несчастных, истязаемых в «доме порки», носить в своем сердце страдания, разносимые влажным ночным ветерком.
Но это только в том случае, если белый парень Богарт вернется в Фивы. Ибо многие в порыве гнева говорят красивые слова и дают великие клятвы. Да, чтобы потом забыть свои обещания в свете дня, после нежных ласк любимой женщины или утешительного беспамятства виски, после воркования довольного ребенка, играющего с папой у яркого огня камина. Все это, а также миллион других мелочей превращает в трусов большинство мужчин, ибо кто откажется от такой жизни ради того, чтобы вернуться в заболоченный ад и навести там порядок? Люди забывают быстро, память стирается, да и, в конце концов, обитатели Фив все равно уже люди конченые. Быть может, и белый парень Богарт окажется таким же. И действительно, какой белый будет рисковать своей шеей ради спасения горстки ниггеров? Такого никогда не бывало раньше, такому никогда не бывать и впредь.
Но в конце концов, после многих бесконечно долгих бессонных ночей, наполненных криками, Окунь, проклиная себя, все же решил поверить белому парню. Этот Богарт действительно представлял из себя что-то. В его глазах горел огонь обещания смерти, и он воспринимал несправедливость в отношении других как личное оскорбление. Он вернется в Фивы верхом на бледном коне и, вооруженный могучей косой, которую ему доверит сам Господь, скосит все зло. Вот к какому выводу пришел Окунь. Только в это он и верил.
Поэтому Окунь решил дать белому парню Богарту еще одну неделю. Дать ему время до следующего новолуния. После чего он положит конец мучениям и смерти, приняв всю вину на себя. Но до тех пор старик собирался ожесточить сердце, поддакивая, лебезя, подобострастно улыбаясь, пресмыкаясь перед белыми демонами. Он не надеялся добиться этим избавления от преисподней, ибо Окунь не сомневался, что именно туда и попадет; однако его грела мысль, что кое-кто еще попадет в это самое место раньше его или, на худой конец, сразу же вслед за ним.
* * *
Все эти ночи, наполненные криками, начальник тюрьмы крепко спал. Долгий опыт приучил его не обращать никакого внимания на подобные мрачные факторы, сопутствующие власти. Власть должна делать то, что должна, а если у нее отсутствует воля заниматься этим, она за короткий срок перестает быть властью. Это один из основных законов истории, доказанный римлянами, испанцами и англичанами. Начальник тюрьмы давно смирился с тем, что требовал от него долг.
Он спал крепким, спокойным сном, ибо был уверен: что бы ни приходилось ему делать, в основе своей он хороший, порядочный человек.
Глава 47
Казалось, прошла целая вечность. Сэм стоял, не двигаясь, словно завороженный, отделенный от катастрофы лишь хрупкой ленточкой. Его пальцы, неуклюже скрюченные, тем не менее поддерживали натяжение ленточки; другой рукой он крепко прижимал крышку картонной коробки. У него почти не было свободы движения: малейшее неосторожное перемещение руки могло ослабить натяжение ленточки, а это, если Сэм рассудил правильно, должно было освободить боек взрывателя М-1 или ему подобного. И тогда подпружиненная стальная игла устремится вперед, прокалывая капсюль, и все то, что находится в коробке, взорвется. От дома ничего не останется. И, что гораздо существеннее, ничего не останется от Сэма.
