Струя воды снова сбила Эрла с ног, но на этот раз охранники распяли его на земле животом вниз, и тот, что со шлангом, действительно прошелся по самым грязным местам. Затем Эрла подняли на ноги. Не в силах стоять, он опустился на одно колено, но его снова рывком поставили на ноги.
— Парень, нести тебя точно никто не будет, можешь не сомневаться. Так что иди сам туда, куда мы скажем, или я прямо здесь пущу тебе пулю в затылок, и пусть твой труп дожирают свиньи.
Эрл не мог сосредоточить взгляд, не мог говорить. Пересохшие губы растрескались, мышцы дрожали. Он даже не подумал о том, что стоит совершенно обнаженный перед одетыми охранниками; он не испытал никакого стыда, потому что еще не чувствовал себя в достаточной степени человеком. Эрл лишь ощутил что-то странное — сознание того, что он жив. Однако в этом не было ни радости, ни душевного подъема, простая констатация факта. Охранники подтолкнули его в спину, и Эрл, шаркая ногами, побрел к «дому порки».
Там, в кабинете Великана, его укутали в одеяло.
Он стал ждать.
Наконец в кабинет вошли Великан и какие-то другие люди. Великан, наклонившись к Эрлу, взял его за подбородок, поднимая лицо. В глазах Эрла запрыгали зайчики; заморгав, он дернул головой, но Верзила крепко держал его своими лапищами.
Что-то холодное и круглое прикоснулось к его груди, и Эрл, с трудом порывшись в спутанных воспоминаниях, наконец отыскал этому название: стетоскоп. Понятие «стетоскоп» было связано с понятием «врач», а отсюда следовало понятие «медицинское обследование».
— Что ж, сердце у него на удивление хорошее. Зрачки расширенные, такими они останутся еще день-два. Ему нужно хорошее питание, отдых, постепенное занятие физическими упражнениями. Вижу, он весь искусан; надо ввести пенициллин на случай заражения. Немного времени, и он придет в себя. У него нет ничего такого, что нельзя было бы вылечить несколькими уколами.
— Но времени у нас нет, даже немного, — сказал Великан. — У нас есть только сейчас.
Однако врач, если это действительно был врач, продолжал разглядывать Эрла с неприкрытым любопытством. Эрл сделал над собой усилие, чтобы не смотреть ему в глаза, ибо за подобное дерзкое нарушение порядков его ударили бы дубинкой по затылку. Впрочем, глаза его все еще не обрели в полной мере способность видеть, и каждый раз, когда он моргал, комнату разрывала ослепительная молния. Наконец ему удалось разглядеть человека поразительно мирной внешности, опрятного, скромно одетого, аккуратно причесанного. В глазах врача горело пытливое любопытство. Он оглядел Эрла с ног до головы.
— А он силен, — заметил врач. — Вы ведь сильны, не так ли, друг мой?
Эрл угрюмо молчал.
— В нем до сих пор сохранился боевой задор. Среди негров таких сильных людей встретишь нечасто. Они быстро ломаются. А у этого экземпляра завидная сила воли.
— Сэр, мы можем перейти прямо к делу?
— Разумеется. Обеспечьте его неподвижность.
Сильные руки прижали Эрла к столу, на котором он сидел. Движения охранников были жесткими и грубыми.
Врач открыл чемоданчик. Эрл успел мельком увидеть внутри трубки, много трубок. Но затем врач достал одну трубку, сорвал бумажную обертку, и Эрл увидел большой шприц с иглой.
— Вы любите уколы, друг мой?
Эрл ничего не ответил. Врач набрал в шприц жидкость из маленькой ампулы и подошел к нему. Эрл ощутил прикосновение к своей руке, почувствовал жжение сильного дезинфицирующего средства, укол стальной иглы. Ему показалось, что в диаметре она не меньше дюйма. Игла проникла глубоко в вену, вливая находившуюся в шприце жидкость в кровеносную систему, и по всей руке Эрла быстро распространилось онемение.
Затем врач сделал второй укол в другую руку. После этого Эрла нагнули вперед, и врач сделал два укола в ягодицы.
— Некоторое время вам будет больно. Я ввел вам пенициллин, обычное стимулирующее, препарат для улучшения свертывания крови и витамины, чтобы вы быстрее пришли в себя.
— Сэр, вы закончили? — спросил Великан.
— Закончил. Жить он будет.
Врач посмотрел на Эрла.
— Друг мой, не знаю, во что вы ввязались, но мне бы не хотелось оказаться на вашем месте.
С этими словами он встал, закрыл чемоданчик и вышел.
Эрл остался наедине с Великаном. Его сознание наполняли странные звуки, и он с огромным трудом мог сосредоточиться на том, что его окружало. Уколы оказались болезненными; вокруг них уже начинали наливаться кровоподтеки.
Эрл ощутил на себе пристальный, пытливый взгляд Великана. Наконец Великан сказал:
— Знаешь, сколько времени ты провел там?
Эрл молча покачал головой.
— Семь дней, — продолжал Великан. — Семь дней, черт побери. Никому еще не удавалось продержаться больше четырех. Но для тебя в этом есть свой минус. Ты разыгрываешь из себя некоего Джека Богаша, безработного водителя грузовика, но я тебе скажу вот что: никто не поверит, что какой-то безработный водитель грузовика из Арканзаса смог выдержать то, через что прошел ты. Через все это смог бы пройти только тщательно подготовленный человек, полицейский, морской пехотинец, специальный агент, сотрудник какого-нибудь федерального ведомства. Ты рассчитываешь, что выдержка пойдет тебе на пользу, но на самом деле ты лишь обеспечил себе еще более жестокое обращение. Поэтому я снова тебя спрашиваю: кто ты? Отвечай.
— Джек... Богаш... — только и смог выдавить Эрл, когда к нему частично вернулась способность говорить.
— Ну да, а меня зовут Иисус Христос.
Великан сел за стол, достал сигару, раскурил ее, вобрал в легкие облако табачного дыма и медленно выпустил его через щелку между губами.
— Я так и сказал начальнику тюрьмы, — произнес он. — Понимаешь, я хорошо знаю ход мыслей таких, как ты. Ты возомнил себя героем. Тебя можно бить, топить, пугать смертью, но это лишь будет делать тебя еще сильнее. Ты знаешь, чем наполнено сердце героя?
— Нет, сэр, — ответил Эрл.
— Ты снова лжешь. Даже доведенный до края, ты все равно лжешь, разыгрывая из себя безмозглого тупицу, который ничего не знает. Ты надеешься, что мы тебя ни в коем случае не убьем, по крайней мере до тех пор, пока не выясним, кто ты такой, и это поддерживает твои силы.
Эрлу показалось, что эта фраза не требует ответа.
— Итак, я сам расскажу тебе, чем наполнено сердце героя, хотя тебе самому это прекрасно известно, — продолжал Великан. — Я просто хочу, чтобы ты понял, насколько далеко я просчитываю все твои ходы. Сердце героя наполнено не любовью к родине, мужеством, готовностью к самопожертвованию и прочей подобной дребеденью. Это все оставим для глупых газетчиков. Нет, мне многое довелось повидать за время своих похождений. И вот что я понял: героем движет презрение к окружающим. Тщеславие. Любовь к самому себе. Ты считаешь себя необычным, особенным человеком. Да-да, не спорь, считаешь. И когда мы поступаем с тобой, как с особенным человеком, возможно, это причиняет тебе чертовскую боль, но такой крепкий орешек, как ты, прошедший войну, взрывы и пули, способен вытерпеть и не это. Боль тебе не страшна. А теперь я скажу, чего ты не сможешь выдержать. Ты меня слушаешь?
