— Возможно, в твоих словах что-то есть.
— В этом сила Эрла, но в этом и его судьба. Однако будем надеяться, что его время еще не пришло.
— И все же, — заявил Сэм, — я не могу просто сидеть и ничего не делать.
— В таком случае ты должен заняться чем-нибудь полезным. Нельзя даром терять время. Ты должен определить, что поручил бы тебе Эрл, если бы он вернулся сюда, живой и здоровый. В этом случае ты подчинишься его желанию, но также окажешь ему посильную помощь.
И снова эта женщина была права. Сэм искоса взглянул на Конни — они сидели на скамейке в парке в Форт-Смите, где они встречались каждый вторник в четыре часа дня, чтобы пообедать вместе подальше от назойливых глаз и насладиться обществом друг друга, не притворяясь, что они свободны.
Сэму время от времени приходила в голову страшная мысль: что Конни бросит Рэнса, а он сам уйдет от Мэри и они оставят все в прошлом — Арканзас, свои семьи, надежды, привычки, ожидания, — начав жизнь сначала. Отправятся в Париж или еще куда-нибудь, Конни мечтала стать писательницей, она сможет начать работать над книгой. А он... Ну а что он? А ничего. Вот почему этого никогда не будет. Вот в чем была главная проблема: он хотел в жизни только одного — сажать преступников за решетку, управлять округом, быть влиятельной силой в Демократической партии.
— Я не знаю, что мне делать, — наконец признался Сэм, — Все архивы прибрало к рукам правительство.
— Какие архивы?
— Личное дело того врача. Он скончался в сорок пятом году в той колонии, и его личное дело засекречено. Возможно, это имеет какое-то отношение к тому, с чем мы столкнулись, но точно я ничего не могу сказать. Однако в любом случае это тупик.
— Гм, — задумчиво покачала головой Конни. — Ты не знаешь, откуда он?
— Кто?
— Этот врач.
Сэм порылся в памяти.
— Нет.
— У тебя есть его фамилия и имя. Он был врачом. Предположительно занимался научными исследованиями, так?
Пусть его личное дело засекречено, Сэм, но у него ведь была своя жизнь. Жена, дети, дом. После него остались какие-то воспоминания, какие-то вещи, что-нибудь в таком духе.
— Но каким образом я могу...
Сэм умолк, вспомнив Нила Гринберга.
— Я учился в Принстонском университете вместе с одним человеком, — сказал он. — Его зовут Нил Гринберг. Очень порядочный, очень умный. Затем он поступил в медицинский колледж, а сейчас работает в руководстве Ассоциации американских врачей.
— И что?
— А то, что я могу ему позвонить. Наверное, у них тоже должны иметься какие-то архивы, и Гринберг поможет получить к ним доступ.
— Точно.
— Да, и тогда я смогу познакомиться поближе с этим загадочным врачом. Встретиться с его вдовой, если после него осталась вдова, с его детьми, если они у него были. И...
Сэм умолк.
— Это ведь очень мало, правда? — помолчав, сказал он.
— Да, — улыбнулась Конни, — но это уже что-то.
Глава 22
— А сейчас я объясню тебе одно простое правило, — сказал начальник участка. — Ты будешь работать усердно, иначе я изобью тебя палкой до крови. Все понял?
Эрл ничего не ответил.
Начальник участка возвышался над ним на огромном жеребце. Времени было семь часов утра. После долгого пути заключенные через лес вышли к плотине. С одной стороны от нее был расчищен обширный участок земли, и через него проходил оросительный канал. С другой стороны простирались бескрайние джунгли.
— Значит, ты считаешь себя крутым? Вчера вечером отлупил пару цветных ребят? Ха, это все ерунда. А вот если ты раскроешь на меня свою пасть, я буду дубасить тебя этой палкой до тех пор, пока ты не подохнешь. Ты все понял?
И снова Эрл ничего не ответил этому человеку, защищенному от палящих лучей солнца широкополой шляпой и темными очками. Начальник участка положил на луку седла пистолет-пулемет Томпсона с большим вороненым дисковым магазином, любовно обхватив правой рукой приклад. На запястье этой же руки висела на кожаном ремешке гибкая отполированная палка длиной дюймов восемнадцать, достаточной как раз для того, чтобы при ударе ее конец развил необходимую скорость и причинил жгучую боль, не сломав при этом кость.
— Поэтому не вздумай раскрывать на меня свою пасть, иначе тебе придется очень несладко. Ты даже представить себе не можешь, как несладко.
Его глаза, скрытые плоскими дымчатыми стеклами очков, не отрывались от заключенного. Эрл почувствовал, что начальник участка при малейшей возможности с превеликим наслаждением изобьет его до полусмерти, как в свое время это с огромным удовольствием проделывал Великан.
— Надеешься сбежать? Ха! Это я люблю больше всего на свете. Просто обожаю, когда ниггеры пытаются бежать. В этом случае тобой займется «Мейбел Луиза», парень. Ты понял?
Он ласково похлопал «Мейбел Луизу» — этим любовным именем начальник участка называл свой большой пистолет-пулемет. Эрл сразу понял, что он относится к «томпсону» как к любимому домашнему животному и никогда с ним не расстается. Эрл готов был поспорить, что он ходит с ним даже в сортир.
— Ну а если тебе все же удастся удрать до того, как я познакомлю тебя с «Мейбел Луизой», знаешь, кто тобой займется? Видишь вон тех собачек?
Начальник участка махнул через плечо. Свора из двенадцати доберманов злобно хрипела, лаяла и рвалась с цепей, на которых их держал псарь.
— Эти собачки непохожи на всех тех, каких тебе когда-либо доводилось видеть, — продолжал начальник участка. — Это чистокровные доберманы. Умные и свирепые. И знаешь еще что? Каждую ночь, черт побери, я отправляюсь на псарню и от души луплю их сыромятной плетью, смоченной потом ниггеров. Да, сэр, поэтому собачки хорошо знают запах ниггеров и больше всего на свете хотят вонзить свои клыки в какого-нибудь черномазогои отплатить ему за все мучения, которые им принес его запах. Поэтому собачки люто ненавидят ниггеров, черт побери. А для них всякий, кто ковыряется в этой яме, является ниггером. Так что даже не мечтай отсюда смыться: я пущу по твоему следу собак. Они разорвут тебя на части. Они обожают разрывать на части ниггеров, а ты для них — лишь еще один ниггер, понятно?
Эрл даже не поднял взгляда. Под плотиной простиралось на пару десятков акров недавно осушенное болото. Посреди осушенного участка проходил канал, несомненно вырытый руками, и у Эрла не возникло никаких сомнений по поводу того, чьими руками. Вся вода стекала в канал, а затем откачивалась насосами обратно в Яксахатчи. Обнажившаяся после отступления трясины земля все еще оставалась сырой и предательски скользкой; но что гораздо хуже, она была усеяна полусгнившими пнями, лианами, валунами и прочими отходами болота, всем тем, что с незапамятных времен скапливалось под слоем черной воды. И расчищать этот участок было поручено обитателям «обезьяньего дома».
