Это был один из тех многочисленных парней, которые либо заканчивают свои дни подвешенными за ребро на мясницком крюке в застенках тайной полиции, либо идут на сделку с совестью, изменяют, превращаются в пародию на самих себя, становятся предателями за несколько долларов за несколько дней мнимой свободы.
Наделен ли он стальной, несгибаемой волей? Сможет ли убить и не умереть потом от мук совести? Будет ли способен шпионить, пытать, запугивать, предавать ради успеха великого дела? Кто мог это знать наверняка? А вдруг он отступит перед гнилой буржуазной моралью своего отца, мелкого землевладельца из провинции Орьенте, который умеренно преуспевал, пресмыкаясь перед американскими властителями?
И вот перед ним, размахивая руками, распинался этот мальчишка — гремучая смесь из дарования, амбиций и сумятицы в мыслях, чересчур романтичный, чтобы это пошло на пользу хоть кому-нибудь, и прежде всего ему самому. Он мог обладать всеми необходимыми качествами, а Спешнев мог оказаться в состоянии помочь ему. Но сегодня, сейчас, кто скажет, так это или не так?
— Позволь мне еще одно замечание, — резко, менторским тоном произнес Спешнев, решивший указать своему подопечному на очередной недостаток. — Тебе явно не хватает любопытства. День за днем, раз за разом я обыгрываю тебя. Ты же не задаешься вопросом, почему так происходит, не пробуешь новую тактику, не думаешь, не совершаешь рассчитанных жертв. Ты атакуешь, атакуешь и атакуешь. В атаке видишь романтику. А это лучший способ умереть молодым и разочарованным.
— Я следую зову сердца.
— А-ах! У меня от тебя уже голова болит. Так много страсти и так мало мысли. Нужно твердо идти к той цели, которая достижима в данный момент. Место в законодательном собрании, колонка в газете, одобрение старшего товарища... Тянись к людям, и к тебе тоже потянутся. Под крыльями других ты сможешь вырасти. Все великие революционеры это знали. А сегодня ты показал только то, что ничего не знаешь.
Теперь Кастро спокойно сносил оскорбления. Кого-нибудь другого он не задумываясь убил бы за подобные слова, этот тощий старый коршун, несомненно, знал кое-что полезное.
— Так что подумай. Подумай о человеке, который сможет помочь тебе.
— Хмм... — протянул Кастро. — Я знаю такого человека. Может быть, мне стоит пойти повидаться с ним и попробовать заключить стратегический союз.
— Превосходное начало.
— Его зовут Леон Лемус.
— Я должен знать, кто такой сеньор Лемус?
— Он лидер движения. Он возглавлял Социалистическое революционное движение в сороковые годы и отчаянно боролся за то, чтобы изменить положение вещей. У него и сейчас большая сила.
— Он покинул движение?
— Не совсем так. Скорее переменил направление.
— И куда же ведет его новый путь?
— Да пожалуй, трудно сказать определенно. Но у него есть сила и влияние, он платит большие деньги нужным людям, и полицейские относятся к нему благосклонно. У него есть боевики, поэтому его боятся.
— Насколько я понимаю, он гангстер. Убийца, грабитель, сутенер.
— Полагаю, что так. Его чаще называют Эль-Колорадо. Я пойду к нему. Как по-вашему, это хорошая идея? Я заключу с ним союз, который позволит добиться больших успехов, вот увидите.
— Эль-Колорадо, — повторил Спешнев. — Это может показаться смешным, но тебе, вероятно, следует приготовиться к встрече с трудностями.
17
Фрэнки был ко многому привычен. Например, когда кто-нибудь из боссов визгливо орал на него и говорил, что он дерьмо, что он никто, что он чрезвычайно глуп и его мать должна стыдиться того, что раздвигала ноги для его отца. Такое случалось довольно часто, и Фрэнки отлично знал, как себя вести в подобной ситуации: достаточно было уставиться в землю, всем своим видом изображая раскаяние, и ждать, пока боссу не прискучит ругань и он оставит его в покое.
Но то, что случилось на сей раз, оказалось для него совершенно новым. Маленький еврей просто сделал так, что Фрэнки на несколько дней как бы исчез со света. Казалось, будто он больше не существовал. Мир вел себя так, словно он был призраком, невидимкой. Никто с ним не разговаривал, никто его не узнавал, никто не позволял даже своей тени соприкоснуться с Фрэнки — вот до какой степени серьезно все это устроили.
Как ни смешно, это по-настоящему задевало Фрэнки. Ему было больно; такой душевной боли он еще никогда не испытывал и даже не представлял себе, что такое возможно. И вот он молился. Не потому, что был таким уж религиозным человеком: он имел какие-то соображения о чем-то там, наверху, перед чем ему предстоит ответить, но мало тревожился из-за грехов, совершенных из корысти, за которые он пойдет в вечный огонь. Однако Фрэнки хотел предстать перед святым Петром, не запятнав себя предательством. Он хотел, чтобы святой Петр сказал ему: «Фрэнки, ты был плохим мальчиком, но всегда делал то, что тебе приказывали, и никогда не крысятничал, так что, насколько мне известно, ты был хорошим парнем и хорошим гангстером. Все остальное может быть прощено, только измена не прощается». Он молился, чтобы ему дали еще один шанс. Вероятно, в мире этот день выдался скудным на всякие события, потому что Бог нашел время, чтобы взглянуть на Фрэнки, и позволил маленькому еврею с грустным лицом простить его.
— Мне очень жаль, сэр.
— Не называй меня сэр, Фрэнки. Я вовсе не босс. Я только советчик и друг, обремененный различными обязанностями. Называй меня просто: Мейер.
— Да, Мейер.
— Ты допустил очень серьезную оплошность. Предполагалось, что ты не будешь пить и уж тем более лезть к людям с разговорами. От тебя не ожидали вовсе никаких действий.
— Да, Мейер.
— Фрэнки, эти указания не были случайными. Я давал их вовсе не для собственного удовольствия. Ты меня понимаешь?
— Да, Мейер.
— Когда ты говоришь «Мейер», то мысленно произносишь «сэр». Я слышу это в твоем голосе. Произнеси «Мейер» так, чтобы ты и в мыслях говорил «Мейер».
— Да, Мейер. Да, Мейер.
— Лучше, намного лучше. Теперь слушай меня и думай. Думай!
— Да, Мейер.
— Мы не можем потерять Кубу. Не можем. Ни в какую. От Кубы слишком многое зависит. Но на Кубе все очень напряженно и неустойчиво. Нашими партнерами — хотя об этом не говорят вслух и не составляют никаких документов — являются некоторые американские корпорации, которые тоже зависят от денег, поступающих с Кубы в форме дешевого сахара, рабочей силы, фруктов, недвижимости и, в конечном счете, оффшорных предприятий. Но эти люди не нашего пошиба. Наши методы их не устраивают. То, что мы решаем наши проблемы силой, пугает их. И все же они нам нужны.
— Да, Мейер.
— Они должны чувствовать себя удобно рядом с нами. Они должны видеть в нас немного смешные карикатуры на самих себя, словно капитализм всего лишь повел себя чуть-чуть экзотично. Мы как будто герои рассказов Деймона Раньона
[30]
или же кинофильмов с Джорджи Рафтом, Эдди Робинсоном или Хэмфри Богартом. Мы не прибегаем к насилию, мы не обманщики и не грубияны. Нет-нет, мы живописные, колоритные, привлекательные мошенники. Мы звезды, и преступление — наш экран. Ты меня понимаешь?
