Мы переходим к делу. Мы изучаем карту. Работа простая. Я должен идти прямо на север, от периметра к лесной полосе. Оттуда мы намечаем путь дальше к северу в сторону Хойана, через густой кустарник ирисовые плантации. Нам нужно пройти примерно четыре клика до холма, рядом с обозначением которого на карте напечатано число 840 и поэтому его называют высотой 840. Мы поднимемся туда, выберем подходящее место и как следует разглядим, что делается на дороге, ведущей в Бансон, и возле реки Тубон. Я покончил с убийствами, это всего лишь разведка. И я занимаюсь ею для обеспечения безопасности базы, а не для чего-либо иного. По пути туда и обратно мы должны поискать признаки передвижения или наличия крупных войсковых групп.
Лейтенант собственноручно печатает на машинке боевой приказ и регистрирует его в книге приказов. Я подписываю приказ. Теперь все официально.
Я посылаю дежурного, чтобы тот разбудил Фенна. Время – 6.20. Мы выходим немного поздновато, потому что я позволил Фенну поспать. Почему я так поступил? Конечно же, казалось, что так будет лучше. Я не хотел, чтобы он в последний день в темноте отбил себе яйца. Он и на самом деле не нужен до тех пор, пока мы не выйдем за периметр, поскольку задание хорошо обсудили накануне вечером; он знает все подробности едва ли не лучше меня самого.
Он появляется через десять минут, глаза все еще заспанные, но лицо уже раскрашено зеленым кремом, как и у меня. Кто-то дает ему кружку с кофе. Лейтенант спрашивает, как его самочувствие. Он отвечает, что он в полном порядке и хочет только покончить со всем этим и вернуться в мир.
– Фенн, ты не обязан идти, – говорю я.
– Я иду, – отвечает он.
С какой стати? Почему он должен идти? Что им движет? Я так и не понял этого тогда и не понимаю теперь. Не было никаких причин, ни единой, которая имела бы какой-нибудь смысл для меня. Это было последнее, самое незначительное, самое никчемное из всех заданий, которые нам приходилось выполнять во Вьетнаме. Мы вполне могли бы обойтись и без него – ив насколько же ином мире мы жили бы теперь, если бы все же обошлись...
* * *
Боб плеснул в рот еще одну дозу бурбона. Горячая волна по всему телу. Напалмовые всплески, удар промеж глаза. Коричневая благодать.
* * *
– Проверь свое оружие, – приказал я Фенну, – а потом снаряжение.
Донни берет в руки М-14, убеждается в том, что магазин присоединен и винтовка поставлена на предохранитель. Вынимает свой 0,45-дюймовый кольт, заглядывает в патронник, чтобы удостоверится, что он пуст. Я приказал ему носить пистолет не на боевом взводе. Вслед за этим он проверяет PRC-77, которая, конечно, все принимает четко и ясно, да иначе и быть не может, так как передатчик находится в метре от рации. Но мы все делаем по порядку, не пропуская ни одного пункта, как и всегда.
– Ты готов, Фенн? – спросил я.
– Вперед, к победе, «Сепмер фи» и все такое прочее, – ответил Донни, в последний раз вскидывая на спину рацию и привычным движением передвигая ее вправо. Потом взял оружие, точно так же, как и я.
Мы выходим из бункера. Вдоль горизонта появляется тонкая полоска света; воздух еще прохладный и, как обычно в это время суток, совершенно неподвижный. И приятно пахнет.
Но тут я говорю:
– Яне хочу сегодня выходить на север. Сам не знаю почему. Пожалуй, лучше будет, если мы сегодня нарушим и еще одну традицию. Выйдем с востока, как в прошлый раз. Мы никогда не повторяем своих действий, так что если кто-нибудь и следит за нами, то он не будет этого ожидать.
Почему я это сказал? Какое предчувствие меня посетило? Ведь я что-то предчувствовал. Я это точно знаю. Почему же я не послушался его? Нужно обращать внимание на все предчувствия и предощущения, потому что эти штучки – та часть твоего существа, о которой тебе ничего не известно, – все время пытаются достучаться до твоего сознания и снабдить тебя информацией.
* * *
Но теперь у него не было никакой возможности вернуться туда через всю бездну прошедших лет: он принял поспешное решение, потому что оно казалось совершенно верным, а оно оказалось совершенно неверным. Боб допил стакан последним энергичным глотком и сразу же налил снова, точно на два пальца, совершенно так же, как он делал это на протяжении такого количества потерянных ночей за все эти потерянные, годы. Он сделал глоток и держал стакан перед глазами, пока его очертания не стали расплывчатыми, а потом чуть не рассмеялся. Теперь он чувствовал себя далеко не так плохо. Все оказалось просто. Можно было без труда раскопать все, что тогда случилось, и вот оно уже здесь, будто записанное на видеопленку. Или же как будто его воспоминания наконец-то после всех этих лет захотели выйти наружу.
* * *
– Но ведь его нет, он мертв, – сказал Брофи, имея в виду:
белый снайпер погиб, там никого нет, не стоит волноваться по этому поводу. Конечно, он должен был погибнуть. Мы нашпиговали его задницу 7,62-миллиметровыми пулями и 20-миллиметровыми снарядами. «Ночная ведьма» засыпала его свинцом. Команды огнеметчиков испекли его, превратив в растаявший жир и обугленные кости. Кто мог выжить после такого? Мы нашли его винтовку. Это был замечательный трофей, дожидавшийся в Абердине, когда к его изучению приступит не кто иной, как ваш покорный слуга.
Но... почему мы поверили, что он погиб? Мы ведь не нашли трупа, мы нашли только винтовку. Но как же он смог пережить весь этот страшный обстрел, за которым последовала огнеметная обработка, а потом еще пешее прочесывание? Такого никто не смог бы пережить! Значит, приходится повторить: он был профессионалом, подготовленным до высочайшей, прямо-таки ужасающей степени. Он не впал в панику, он перенес обстрел и огненную атаку, он сумел обвести вокруг пальца массу людей. Он сохранял спокойствие, он обладал поразительным присутствием духа.
– Ну да, конечно, – отвечаю я лейтенанту.
Мы подходим к восточной стене периметра. От поста, находящегося на месте нашего выхода, подходит часовой.
– Все спокойно? – спрашиваю я.
– Сержант, я всю смену то и дело смотрел в прибор ночного видения. Там ничего нет.
Но разве мог он знать это наверняка? Прибор ночного видения эффективен лишь на расстоянии в несколько сотен метров. С его помощью нельзя рассмотреть никаких подробностей. Это просто означает, что в непосредственной близости нет ничего заметного, например саперного взвода. Почему я не понял этого?
* * *
Боб мрачно сделал еще один большой глоток. У него появилось ощущение, что кто-то долбанул его по голове здоровенной палкой осознание слегка «поплыло»; он чувствовал, как порожденная бурбоном умиротворенность преодолевает меланхолию, владевшую, как он считал все эти годы, его памятью.
* * *
Я высовываю голову из-за сложенной из мешков с песком стены и смотрю на расчищенную зону, освещенную восходящим солнцем. Мне мало что видно. Солнце светит мне прямо в глаза. Я могу разглядеть лишь почти плоскую равнину с несколькими небольшими пригорками, редкую растительность, почерневшие пни, оставшиеся после обработки дефолиантами. Никаких деталей, только общее ощущение пустоты.
