– Ммм... – протянул Бонсон. – Это очень интересно.
– Ну а я незадолго до того стал знаменитостью.
– Да, я знаю.
– Я думаю, что вы и впрямь могли что-то слышать.
– Продолжайте.
– Я становлюсь знаменитостью, а они начинают тревожиться. Независимо от того, что, по их мнению, знал Донни, было вполне возможно, что он поделится своим знанием со мною. Значит... значит, следует для верности убрать и меня. Все очень просто.
– Ммм, – снова произнес Бонсон. Его лицо, казалось, изменило свои очертания. Глаза превратились в узенькие щелочки и глядели куда-то очень-очень далеко, а может быть, внутрь своего хозяина, голова прямо-таки трещала от раздумий. Потом он снова взглянул на Суэггера. – И вы не знаете, что это могло быть?
– Понятия не имею. Ни малейшего представления.
– Ммммм, – промычал Бонсон.
– Но вот чего я совершенно не могу понять: ведь Советского Союза больше нет. И КГБ давно уже не существует. Их нет, они уничтожены. В таком случае какое значение сейчас могут иметь все их долбаные секреты? Я хочу сказать, тот режим, который пытался убить меня и сумел убить Донни, ведь он же и сам давно пошел ко дну.
Бонсон кивнул.
– Ну, – сказал он, немного помолчав, – честно говоря, мы не слишком-то хорошо представляем себе, что происходит в России. Но не рассчитывайте на то, что аппарат старого советского КГБ, как вы сказали, пошел ко дну. Он в основном как раз остается на плаву, только называет себя российским, а не советским, и до сих пор за ним стоит государство с арсеналами ядерного оружия, насчитывающими двадцать тысяч Единиц и системы доставки к ним. Этого вполне хватит для того, чтобы разнести к чертям весь мир. Сейчас там идет мощная политическая борьба за то, кто будет принимать решения – приверженцы старого советского строя, тайные коммунисты, или новая националистическая партия «Память», которую возглавляет один парень по имени Евгений Пашин. Кстати, у них вот-вот будут выборы.
– Да, я слышал.
– На этих выборах решится, какой будет Россия в течение ближайших двадцати пяти лет и что произойдет с двадцатью тысячами атомных боезарядов. И с нами. Это все очень сложно, довольно опасно, и нет ничего невероятного в том, что в деле, о котором вы говорили, замешан какой-то интерес русских.
Боб прищурился, обдумывая сказанное.
– Поразмышляйте над этим, и вы убедитесь, что я прав. Что вы намереваетесь делать дальше? Если, конечно, я не выдвину против вас обвинений во взломе и незаконном проникновении в мой дом.
– Вы не станете этого делать, – ответил Боб. – Ну а что касается моих планов, мне кажется, что для того, чтобы выяснить, что случилось с Донни, я должен сначала разобраться, что же произошло с Тригом. Думаю, что я отправлюсь по этому следу. Я должен разрешить эту загадку, чтобы получить хоть какой-то шанс пригвоздить парня, который решил поохотиться на меня. Если я буду непрерывно двигаться, отвлекать его внимание от моей семьи, это может сработать.
– Суэггер, мне это очень интересно. Я хотел бы поддержать вас. Я могу дать вам людей. Команду. Обеспечение, стрелки, телохранители. Лучших людей.
– Нет. Я работаю в одиночку. Я снайпер.
– Знаете что, Суэггер, я хочу дать вам один телефонный номер. Если у вас будут серьезные неприятности, если что-нибудь узнаете или же, напротив, вступите в конфликт с законом, то позвоните по этому номеру. Вам ответят: «Дежурный офицер», и вы скажете... э-э, придумайте для себя пароль.
– "Сьерра-браво-четыре".
– Понятно, «Сьерра-браво-четыре». Вы говорите: «Сьерра-браво-четыре», вас немедленно соединят со мной, и вы будете изумлены тем, что я смогу сделать для вас и насколько быстро. Договорились?
– Что ж, неплохо.
– Суэггер, я сожалею по поводу Фенна. Но игра может быть изрядно грубой.
Боб промолчал.
– А теперь идите, убирайтесь отсюда.
– Надо бы мне вытряхнуть из вас кучу-другую дерьма за то, что вы сделали с Донни. Он был слишком хорош для того, чтобы использовать его так, как это сделали вы.
– Я выполнял свою работу. Я был профессионалом. Это все, что я могу сказать по этому поводу. И если вы когда-нибудь захотите применить против меня силу, то я использую всю силу закона для того, чтобы наказать вас. Вы не имеете права расхаживать по стране и стрелять в людей. И запомните, Суэггер, если вы все-таки решитесь на это, то пеняйте на себя. Да, пеняйте на себя. Прощайте. Впрочем, мы еще увидимся.
Глава 37
Боб спросил себя, каково это – родиться в таком доме, как этот. Он находился не в самом Балтиморе, а немного севернее, в районе, который местные жители называли Долиной, в отличной местности для разведения лошадей, со множеством пологих холмов, пышной зеленой растительностью, среди которой там и тут возвышались прекрасные старинные дома, говорившие не просто о богатстве, а о фамильном богатстве.
Но ни один из множества домов не был настолько хорош, как этот. Он находился в конце дороги, которая начиналась в конце другой дороги, которая, в свою очередь, служила продолжением еще одной дороги. Темная крыша дома имела очень сложную конфигурацию, сложен он был из красного кирпича, к которому льнули густые виноградные лозы; все места, откуда были срезаны лишние отростки, были аккуратно закрашены белым. Дальше на холмах на много акров простирался рай, в котором росли преимущественно яблони. Впрочем, и сам по себе дом – высокое горделивое здание, воздвигнутое в прошлом столетии, – мог являться раем, только в ином обличье. Стоявшие вокруг дубы отбрасывали на землю пятна тени. Поскольку все дороги здесь заканчивались, было ясно, что ты прибыл по назначению. Справа начинался английский парк, правда, казавшийся на первый взгляд слишком запущенным.
Боб поставил на стоянку свой арендованный «чеви», поправил узел на галстуке и подошел к двери. Постучал. Через некоторое время дверь приоткрылась, и в щелку выглянуло черное лицо, древнее, как само рабство.
– Да, сэр?
– Сэр, я приехал для встречи с миссис Картер. Я говорил с ней по телефону. Она лично пригласила меня.
– Мистер Стаггер?
– Суэггер.
– Да, конечно. Входите.
Он вступил в минувшее столетие, сначала умолкшее, а теперь уже начавшее приходить в упадок. Здесь пахло плесенью и старыми гобеленами, словно он находился в музее, где не хватало лишь этикеток перед экспонатами да отпечатанных на мелованной бумаге путеводителей. Его вели под строгими взглядами висевших на стенах прославленных предков хозяев по безмолвным коридорам и безлюдным комнатам, заполненным покрытой пылью изящной мебелью, пока он не оказался на застекленной веранде, где в плетеном кресле сидела старая леди, пристально озиравшая свое имение. Из окна открывался прекрасный вид на парк и аллею, уходившую вниз по склону в яблоневый сад.
