Донни вошел в здание и поднялся по лестнице точно так же, как делал это уже сотни раз. Оказавшись на втором этаже – второй палубе, как было принято говорить, – повернул налево и, миновав кубрик отделения, вошел в свою комнатушку.
Он отпер шкафчик, разделся, обул шлепанцы-вьетнамки, завернулся в полотенце и прошествовал в душ, где как следует обдал себя кипятком и густо намылился дезинфицирующим мылом. Вымывшись, он вытерся, вернулся в свою комнату, натянул свежие трусы и вытащил полуботинки.
Вид у них мог быть и получше. В течение следующих десяти минут он полностью сосредоточился на своей обуви, приводя ее в соответствие с извечной модой Корпуса морской пехоты, и в конце концов она засверкала, как новое зеркало. Как только он покончил с ботинками, в двери возникла идеально прямая, как и подобало кадровому военному, фигура взводного сержанта Кейза.
– Мне Пришлось объявить тебя в самовольной отлучке Фенн, – сообщил он тем особым, присущим только кадровым унтер-офицерам морской пехоты голосом, скрипевшим, словно наждачная бумага на меди. – Может быть, ты хочешь, чтобы я надрал твою молодую задницу пятнадцатой статьей?
– Застрял в городе. Были личные дела. Так что прошу извинить.
– Нарядов у тебя сегодня нет. Сказали, что у тебя ровно в десять важное дело по судебной части.
– Да, сержант. На Военно-морской верфи.
– Ладно, в таком случае я исключу тебя из рапорта. Сегодня ты делаешь то, что нужно, морпех. Ты меня слышишь?
– Да, сержант.
Кейз, удовлетворенный ответом, покинул его.
Хотя ему этого и не приказывали – он даже не знал, какая форма назначена сегодня приказом по базе, – он решил надеть парадную форму «синяя А». Натянул носки, подвязал их на икрах, чтобы они ни при каких обстоятельствах не сползли, снял с вешалки пару темно-синих брюк с красными лампасами и надел их. Зашнуровал свои сияющие полуботинки. Поверх свежей футболки надел идеально выглаженный синий форменный китель с горящими ярким блеском пуговицами и красными выпушками, застегнув его на все пуговицы до стоячего воротничка, украшенного рельефно вытканными золотом орлом, глобусом и якорем, подпоясался белым летним ремнем, туго затянув его, отчего его торс сделался похожим на торс молодого Ахиллеса, прогуливающегося под стенами Трои. Белые летние перчатки и белая летняя фуражка придали его облику полную завершенность.
На груди виднелись ленточки медалей – ничего бросающегося в глаза, потому что морские пехотинцы – суровые воины, не делающие ничего напоказ. Красная полоска напоминала о, пожалуй, самом горячем дне, когда он брел по грудь в густой от буйволиного навоза воде рисовой плантации, выволакивая обратно в мир живых, в мир новых шансов раненого рядового, а чуть ли не полмира одиночными выстрелами и очередями садили по нему пули. Лиловая ленточка
[26]
говорила о пуле, которая через несколько недель пробила ему грудь. Все остальное было в общем-то чепухой: ленточки медали Национальной обороны, медали за службу в Южном Вьетнаме, ленточка за упоминание в президентском приказе (в приказе было упомянуто все III десантное соединение морской пехоты, действующее в Дурной Земле), вьетнамский «Крест за Храбрость» и знак стрелка-снайпера из винтовки и пистолета с подвесками повторного подтверждения. При взгляде на этот китель ни у кого не могло бы возникнуть ассоциаций с фруктовым салатом, зато каждому стало бы ясно, что перед ним морской пехотинец, участвовавший в настоящих боях и получивший ранение, человек, старавшийся выполнить свой долг.
Донни поправил белую летнюю фуражку, чтобы козырек низко нависал над его синими глазами, вышел из комнаты и отправился на встречу с коммандером Бонсоном.
* * *
Он вышел из казармы и зашагал к кабинету капитана, откуда его должны были вызвать. Навстречу попался дежурный офицер, и Донни четко отдал ему честь.
– Фенн, я что-то не помню, чтобы на сегодня объявлялась такая форма.
– Сэр, для того места, куда я должен явиться, она в самый раз.
– Фенн... Выше голову. Будь молодцом.
– Спасибо, сэр.
Двое сержантов, в том числе Кейз, проводили его взглядами. К тому моменту, когда он дошел до Солдатской аллеи, благодаря какой-то сверхъестественной вибрации воздуха все уже знали, что он надел полную парадно-строевую форму. Люди, облаченные в повседневное обмундирование, смотрели на него с подозрением, возможно, с некоторой враждебностью, но прежде всего с любопытством. Парадная форма, естественно, не была сегодня объявлена в приказе по гарнизону, и то, что морской пехотинец вызывающе прямо-таки мятежно расхаживает в таком виде, было чрезвычайно странно. Вероятно, если бы Донни вышел из казармы голышом, он и то не произвел бы подобного фурора.
Донни шагал по Солдатской аллее, полностью отдавая себе отчет в том, что за ним следят все больше и больше глаз. Краем глаза он замечал, что люди подбегают поближе, чтобы хотя бы мельком взглянуть на его шествие. А когда он проходил мимо Центрального дома, где проживали не имеющие семей молодые офицеры, пара свободных от службы первых лейтенантов в бермудах и футболках вышла из подъезда, чтобы тоже посмотреть, как он проходит мимо.
Он вышел на стоянку, где уже стоял неподалеку от лестницы, негромко гудя включенным мотором, коричневый правительственный «форд», свернул налево, поднялся по ступенькам и вошел в комнату первого сержанта, через которую нужно было пройти, чтобы попасть в кабинет капитана Догвуда. Первый сержант, державший в руке украшенную надписью «Семпер фи»
[27]
фарфоровую чашку с кофе, кивнул ему, а всегда толпившиеся здесь посыльные и ординарцы поспешно расступились, освобождая Донни дорогу.
– Тебя ждут, Фенн.
– Да, первый сержант, – ответил Донни.
Он вошел в кабинет.
Капитан Догвуд сидел за своим столом, а Бонсон и Вебер, оба облаченные в летнюю защитную форму, сидели напротив него.
– Сэр, капрал Фенн по вашему приказанию прибыл, сэр, – доложил Донни.
– А, Фенн, очень хорошо, – сказал Догвуд. – Вы что, забыли, какая на сегодня объявлена форма? Я...
– Сэр, никак нет, сэр, – ответил Донни. – Сэр, разрешите обратиться, сэр.
Наступила пауза.
– Фенн, – сказал капитан, – я должен как следует разобраться, прежде...
– Дайте ему сказать, – перебил Бонсон, очень неприветливо посмотрев на Донни.
Донни повернулся, чтобы смотреть ему прямо в лицо.
– Сэр, капрал желает заявить категорически, что он не станет свидетельствовать против такого же морского пехотинца, как и он сам, в обвинении, по которому не имеет никакой персональной информации. Он не станет давать ложных показаний под присягой и не будет принимать участие ни в каких слушаниях, касающихся Единого кодекса военной юстиции. Сэр!
