– Нет. Решил, что это неважно. В 'Наме ведь не разрешается жить на своих квартирах.
– Ну да, конечно. Но ты же хочешь, чтобы она получила за тебя страховку?
– О, она не нуждается в деньгах. У них хватает денег. А мои братья смогут учиться на мои гробовые. Так что с этим делом все в порядке.
Разговаривать им не хотелось. Они слышали движение у подножья холма, до них долетали отдельные непонятные команды, которые сержанты отдавали своим подчиненным.
– Я потерял карточку, – сказал Донни. – Вот это мне очень не нравится.
– Карточку Джулии?
– Да.
– Когда?
– Да этой ночью. Нет, скорее поздно вечером, когда потащился за этим фланговым патрулем. Я не помню. С меня слетела шляпа.
– А она была у тебя в шляпе?
– Ну да.
– Ладно, тогда я тебе вот что скажу. Допустим, я не могу вытащить тебя отсюда и не могу пришпилить тебе Почетную медаль, которую ты заслужил, но если бы я смог вернуть тебе твою шляпу, то сказал бы ты, что я с тобой хорошо обращаюсь?
– Ты и так всегда хорошо обращаешься со мной.
– Да? Ну, раз уж ты так считаешь... Твоя шляпа и впрямь слетела с головы, но ты был так озабочен, а теперь так устал, что у тебя напрочь вышибло из памяти, что ты ее привязал шнуром к подбородку, чтобы дождь не намочил темечко. Так вот, шнур все еще на месте. А шляпа висит у тебя на спине.
– Боже!
Донни пощупал шею, обнаружил там шнур и, потянув за него, достал из-за спины шляпу.
– Вот дерьмо, – сказал он, потому что это было единственное слово, которое пришло ему на ум.
– Ну, – сказал Боб, – вот тебе твоя жена. Посмотри на нее.
Донни подцепил подкладку, вытащил оттуда целлофановый пакетик. Развернув целлофан, он достал немного помятую и слегка испачканную фотографию.
Он смотрел на нее, и, хотя не мог разглядеть в темноте ровно ничего, ему становилось легче.
В своих мыслях он был там, вместе с нею. Еще раз. Ему хотелось заплакать. Она была так хороша, и он в подробностях запомнил те три дня, которые им выпали. Они поженились в Уоррентоне, в Вирджинии, приехали в Скайлайн-драйв и сняли домик в одном из парков. Каждый день они совершали долгие прогулки. Там были проложены дорожки, тянувшиеся вдоль склонов гор, и можно было рассматривать долину Шенандоа или, если вы находились по другую сторону, то Пьедмонт. Там расстилались зеленые холмистые земли, покрытые, насколько хватал глаз, клетками ферм; очень красиво и хорошо.
Может быть, так получилось только в его воображении, но погода стояла идеальная. Была весна, начало мая, и жизнь с яростной силой проламывалась сквозь корку земли; повсюду торчали зеленые ростки и почки. Порой казалось, что в мире существовали только они вдвоем, а вся остальная земля пребывала где-то там, далеко внизу. А может быть, всем солдатам их последний отпуск представляется как необыкновенно чудесный и прекрасный?
– Вот, посмотри, – сказал Донни.
– Слишком темно.
– Говорю тебе, посмотри, – рявкнул он, впервые позволив себе резко заговорить со своим сержантом.
Суэггер смерил его печальным взглядом, но фотографию взял.
Он смотрел на Джулию, но не видел ничего. Впрочем он и так помнил этот снимок. Он был сделан где-то в лесу весной; ветер и солнце играли с волосами девушки. Она была одета в водолазку и улыбалась той улыбкой, при виде которой человека пронзает сладкая боль. Она казалась как-то особенно, необыкновенно чистой. Светло-соломенные волосы, белые ровные крепкие зубы, загорелое до смуглоты лицо, лицо человека, проводящего большую часть жизни на свежем воздухе. Она была очень красивой, эта девочка, не хуже любой фотомодели или кинематографической красотки. Боб почувствовал нечто похожее на потрясение, когда подумал о том жестоком факте, что никто и нигде не любил его, никто не будет горевать по нем и даже не испытает хоть какого-нибудь чувства, узнав о его смерти. У него никого не было. Впрочем, один престарелый адвокат из Арканзаса мог бы обронить пару слезинок, но у него были свои собственные дети и своя собственная жизнь, да и вообще старик, по всей вероятности, будет куда больше скорбеть об отце Боба, чем о самом Бобе. Вот такие дела...
– Потрясающая женщина, – сказал Боб. – Я могу открыть тебе секрет: она очень любит тебя.
– Наш медовый месяц. Скайлайн-драйв. Мой старый капитан дал мне аж шесть сотен долларов, чтобы я куда-нибудь уехал с нею, прежде чем придет приказ на меня. Выбил мне экстренный отпуск. На три дня. Он был великий парень. Я пытался вернуть ему деньги, но письмо вернулось назад с пометкой, что он, мол, оставил службу.
– Это паршиво. Похоже, что он был хорошим человеком.
– Его тоже достали.
– Так ведь все рано или поздно уходят со службы.
– Нет, я имею в виду совсем не то. Ему помог совершенно определенный парень, обладающий немалым влиянием, который вознамерился очистить мир. И мы попались под его метелку. Мне, несмотря ни на что, очень хотелось бы с ним повидаться. Коммандер Бонсон. Так вот вам, коммандер Бонсон, ваша маленькая победа. Вы в конце концов победили. Такие, как вы, всегда побеждают.
Вспышка. Зеленая, высоко. А затем по черному небосводу поплыли, снижаясь, еще два или три зеленых солнца.
– Приготовься, – скомандовал Боб.
Они услышали негромкое «понк-понк-понк»: это в нескольких сотнях метров от них в трубы опустили три 81-миллиметровые мины. В следующее мгновение они со слабым посвистыванием взлетели в воздух, достигли апогея и начали по крутой кривой падать на землю.
– Прячься! – крикнул Боб.
Оба вжались в грязь на дне мелкого окопа. Три мины упали метрах в пятидесяти от них и взорвались почти одновременно. Грохот сотряс воздух, а двоих морских пехотинцев подбросило над землей.
– Ах Христос!
Прошла минута.
Взлетели еще три ракеты, осыпая искрами всю округу. Они казались не просто зелеными, но даже какими-то влажными на вид.
Боб подумал, что в этом свете тоже вполне можно было бы целиться, но, черт возьми, что бы это дало сейчас? Он валялся мордой в грязи, ощущая этой самой мордой вещество, из которого состоял Вьетнам, обоняя его запахи и зная, что никогда больше не увидит ни одного рассвета.
«Понк-понк-понк».
Мины вылетели из труб, шепотом напевая свою песенку о смерти и конце всяких надежд, и начали опускаться вниз.
«О Иисус, – взмолился про себя Боб, – о дорогой Иисус, позволь мне жить, пожалуйста, позволь мне жить».
Мины взорвались примерно в тридцати метрах; тройное сотрясение, громкое, как адский гром. В плече у него заныло даже прежде, чем он, подброшенный силой взрыва, снова рухнул на землю Вьетнама. Резкий дым китайской взрывчатки щипал глаза и ноздри.
