Даже выходя в боевое патрулирование, они вели себя глупо и шумно. Головной дозорный не смотрел себе под ноги, фланговое охранение жалось вплотную к колонне, ленты у пулеметчика путались, а его помощник со вторым боекомплектом плелся на таком расстоянии от своего командира, что наверняка не смог бы оказать ему хоть какую-то помощь в бою. Было ясно, что они уже несколько месяцев не участвовали ни в каких боевых действиях (если вообще когда-либо участвовали) и что не ожидают боев и в будущем, поскольку рассчитывают со дня на день получить приказ об эвакуации из страны.
Однажды патруль чуть не наткнулся прямо на Соларатова. Пять человек брели через слоновую траву, направляясь на ночной пикет. Они прошли так близко от него, что, будь кто-нибудь из них хоть чуть-чуть настороже, они, несомненно, без труда убили бы его. Он видел их тропические ботинки, казавшиеся большими, как горы, в считанных сантиметрах от своего лица. Но двое слушали радио, один, судя по всему, до одури обкурился наркотиков, один, самый молодой, видимо попавший сюда сразу по окончании школы, казался насмерть перепуганным, да и сам командир патруля, которому навязали этих глупых юнцов, похоже, изрядно трусил. Соларатов точно знал, что будет дальше: патруль отойдет на тысячу метров, а там сержант прикажет им расположиться в высокой траве, где они просидят всю ночь, покуривая, болтая между собой и притворяясь что они находятся вовсе не на войне. Утром сержант отведет их обратно, напишет рапорт о том, что «никакого контакта не было», и другой сержант подошьет его в папку. Эту войну вели люди, которые предпочли бы оказаться где угодно только не на войне.
С наступлением темноты Соларатов справлял нужду, закапывая руками свои испражнения, пил из фляги и медленно, чрезвычайно медленно менял позицию. Его совершенно не интересовало, что происходило на базе, но он должен был досконально выяснить, какими маршрутами пользуются опытные солдаты, отправляясь на охоту за людьми. Вместе или порознь ходит снайпер со своим корректировщиком? Через какую часть вала из мешков с песком они перелезают и откуда она доступна для винтовочного выстрела?
Соблюдая величайшую осторожность, он делал пометки на схеме, обозначая восемь или девять мест, где, как ему казалось, имелись проходы через колючую проволоку и минные поля, которыми с успехом мог бы воспользоваться опытный человек; разумеется, основная масса морских пехотинцев и понятия не имела об этих участках. Он читал землю как книгу, выискивая лощины, соединявшие лагерь со стоявшими поодаль деревьями, или же, напротив, какие-нибудь возвышенности, скрываясь за которыми два человека могли быстро выбраться на простор и взяться за свою работу. Эти двое были здесь единственными, кто все еще продолжал воевать; только благодаря им это место все еще существовало. Интересно, знали ли об этом другие солдаты, подумал Соларатов. Скорее всего, нет.
Дважды он видел Суэггера и чувствовал горячий стремительный прилив того волнения, которое ощущает охотник, когда видит, что его добыча вступает в пределы дальности выстрела. Но он каждый раз сдерживал себя, убеждал не торопиться, не поддаваться возбуждению, потому что именно оно всегда оказывается причиной ошибок.
С этого наблюдательного пункта Суэггер казался высоким худощавым крепким человеком, который даже в камуфляжном костюме выглядел одетым аккуратно, как для строевого смотра. Соларатов угадывал в нем презрение к мальчикам, составлявшим большую часть населения Додж-сити, но также и его отстраненность от всех, поглощенность собственными обязанностями, заставлявшими его постоянно оставаться на отшибе. Да, он был одинок, и ему предстояло оставаться одиноким – такова жизнь снайпера; Соларатов очень хорошо это знал. Он также заметил, что, когда Суэггер проходил по территории лагеря, даже самые разболтанные и крикливые из морских пехотинцев сразу стихали и поспешно делали вид, что заняты делом. Он упражнялся молча и передвигался без малейших затрат силы и энергии. Но все это время он не выходил на задания и проводил большую часть времени в помещениях, в частности в одном из бункеров, где, вероятно, размещался какой-то отдел штаба или узел связи.
В последний день Соларатов увидел снайпера снова, с еще более близкого пункта. Соларатов крался вперед, пока не оказался всего лишь в пятидесяти метрах от группы построек, где Суэггер, как ему казалось, бывал чаще всего. Он наделся как следует рассмотреть лицо человека, которого ему надлежало убить. Теперь он действовал довольно-таки нахально, убежденный в том, что морские пехотинцы слишком поглощены собой и своими собственными делами и не заметят его присутствия, даже если он встанет и объявит о своем прибытии через рупор.
Это произошло сразу же после прибытия ежедневного вертолета. «Хью» ловко шлепнулся посреди вертолетной площадки, и из машины, не дожидаясь, пока остановятся роторы, вздымавшие густые клубы пыли, выскочил молодой человек и сразу же побежал к домикам. Спустя немного времени Соларатов снова увидел его, на сей раз в обществе Суэггера. Впечатление было такое, что они вот-вот подерутся. Стоя поодаль от всех остальных, они размахивали руками и кричали друг на друга. Будь у него с собой оружие, он наверняка сумел бы уложить их обоих, но отсюда не было никакого пути отступления для него самого: если бы он выстрелил, то даже эти ребячливые солдатики сумели бы обрушить на него мощный огонь и прикончить наверняка. А это было совершенно ни к чему; это задание он не обязан был выполнять любой ценой, даже ценой собствен ной жизни. Он вовсе не намеревался жертвовать собой ради успеха, разве что у него не оказалось бы никакого иного выхода. Но в таком случае и объект должен был представлять собой нечто связанное с его продуманными и прочувствованными устремлениями, а не являться случайным заказом соседнего отдела, насчет которого он даже все еще не решил, с чего начать.
Так что он только слушал и наблюдал. Эти двое выясняли между собой отношения. Сцена походила на столкновение между гордым отцом и его непочтительным сыном или, напротив, возгордившимся сынком и разгневанным папашей. В голосах ссорившихся он угадывал гнев, обиду и даже обвинения в предательстве.
– Какого дьявола, что тебе еще не так?! – кричал старший по-английски; русский изучал этот язык много лет.
– Ты не можешь так поступить со мной! У тебя нет на это морального права! – орал в ответ младший.
Этот обмен репликами повторялся снова и снова, как в одном из длинных диалогов Достоевского. И кстати, эта сцена давала понять, насколько велико уважение, которым оба собеседника пользуются со стороны своих сослуживцев: никто не стоял, слушая их перебранку, ни один офицер не попытался вмешаться, и даже молодые морские пехотинцы, обычно старательно загоравшие в это время, убрались из пределов видимости.
В конце концов эти двое все же пришли к какому-то соглашению. Они возвратились в штабной бункер, а через некоторое время молодой человек вышел оттуда один и перешел в другое помещение, где, по всей видимости, ему предстояло проживать. Он появился примерно через час, уже полностью облаченный в боевое обмундирование, с винтовкой, в бронежилете, и вернулся в штабной бункер.
«Наконец-то корректировщик вернулся», – понял Соларатов.
