Нет, нет, в ней проскальзывали отголоски чего-то тевтонского: это был «Хорст Вессель», и ее распевали колонны доблестных молодых атлетов, расхаживающих по ярко освещенным газовыми фонарями улицам города Данцига чудесным весенним вечером 1934 года. Он, восьмилетний, был там со своим отцом. Они были поляки, но одновременно и евреи, в польском городе, который одновременно был немецким городом. Тогдашние ощущения очень походили на теперешние. Столько животной силы вокруг. Столько цвета и мускулов. Возможно, все дело в этих странных фонарях, натыканных по всему Вашингтону, свет которых напоминал землистый оттенок газового освещения. Он не видел стягов и памятных с тех дней свастик, украшающих все вокруг. Тогда его детские глаза не усматривали в них никакого зла; они просто казались ему любопытными. Он спросил о них своего темноволосого отца, который уныло наблюдал за процессией.
– Это немецкая эмблема, – сказал ему отец. – Не обращай на нее внимания.
Тогда его отец впервые провел черту между собой и другими. Это встревожило мальчика. Он помнил тот миг до мельчайших подробностей, помнил, как тревога вытеснила простодушие. Знаковый момент его юности, первый, пожалуй, момент, когда он понял, что его будущее не связано с Европой. Помнил он и отца, который увез их за океан в тридцать седьмом, пожертвовав карьерой в университете.
Данциг стоял на улице и вновь ощущал на себе тень тоталитарного прошлого. Он взглянул на часы – «Патек Филипп», красота и строгость, золото – и увидел, что до встречи с Чарди оставалось еще три часа.
Он принялся нервозно озираться по сторонам в поисках убежища и немедленно нашел таковое – кинотеатр на М-стрит. Он торопливо подошел и с радостью обнаружил, что народу совсем немного. Купив билет – ну наконец-то хоть кто-то, похоже, его узнал: девица на кассе посмотрела на него ну очень странно, – он вошел внутрь. И лишь тогда понял, куда попал.
Ни один человек в зале не сидел рядом с другим, ни один человек в темноте не смотрел на другого. На экране, ослепительно яркие, снятые таким крупным планом, что Данциг едва разобрал, что к чему, гигантские губы сосали гигантский член, ездили по стволу то вверх, то вниз. Он не смог решить, принадлежат эти губы мужчине или женщине; впрочем, не все ли равно? С экрана неслись стоны и хриплая музыка. Данциг уселся, смущенный донельзя.
И все же он немедленно почувствовал себя в безопасности; здесь уж точно никто не станет обращать внимание на него.
Глава 53
«Майлз, – сказал Чарди, – это придется сделать тебе. Тебе придется пойти туда и выудить эту информацию».
Он уже миновал первый кордон, где у него проверили пропуск, преодолел коридор «Д» и добрался до лифта. По пути ему несколько раз встречались наряды охранников, обходящие помещения даже сейчас, после закрытия; они вежливо улыбались и первым делом смотрели на пропуск, который висел на цепочке у него на шее. Ланахан дождался лифта, вошел в него, спустился в тишине, чувствуя на себе слабое действие силы тяжести. Сквозь щель между дверями пробивался моргающий зеленоватый свет. Наконец лифт остановился, и двери разъехались, выпуская его в еще один залитый зеленоватым светом зал, где ожидали охранники.
– Привет, – бросил он преувеличенно беззаботно, и они взглянули на него с плохо скрываемым безразличием. – Ланахан, оперативный директорат. Направляюсь в «яму».
Их взгляды впились в его фотокарточку, впаянную в пластик пропуска, потом в буквы по краю, означавшие его право находиться здесь, потом мазнули по его лицу и вернулись к фотографии.
– Вам придется отметиться, мистер Ланахан.
– Отметиться? Раньше было не нужно…
– Это нововведение прошлого месяца, – спокойно сообщил тот охранник, что был помоложе.
– Вечно они что-нибудь придумают, правда? – Майлз быстро нацарапал на карточке свою фамилию.
– Секундочку, – остановил его охранник.
Он взял карточку, вставил ее в какой-то аппарат, который заглотил ее и через секунду выплюнул обратно.
– Машина говорит, что это действительно вы. Вот.
Охранник церемонно пошарил в ящике и вытащил новое ожерелье с подвешенной к нему пустой пластиковой карточкой. Он передал ее Ланахану.
– Она покрыта специальным сплавом. Если вы забредете не туда, куда надо, сенсоры почувствуют вас и дадут сигнал тревоги.
Перспектива тревоги Майлза отнюдь не воодушевила. Он слабо улыбнулся, опустив голову, чтобы позволить нацепить на себя новое украшение, и направился к двойным дверям. Они с ленивым пневматическим шипением разъехались, и он двинулся по еще одному длинному коридору. Стены были голые, он понял, что идет по туннелю, примыкающему к «яме». В конце концов он подошел к входу, где со времен его работы ничто не изменилось: столы, за которыми восседали начальник отдела компьютерной безопасности и его сотрудники, располагались по бокам от самой двери, вращающегося агрегата, который перемещал человека из одного мира в другой.
В столь позднее время никого из руководства не должно было быть на рабочем месте. И действительно, там сидел только парень, чуть младше Майлза, которому выпала очередь дежурить в ночную смену. Он показался Ланахану смутно знакомым. Заметив приближающегося Майлза, парнишка поднялся ему навстречу с улыбкой.
– Мистер Ланахан!
Майлзу вдруг пришло в голову, что он, должно быть, сделался для обитателей «ямы» чем-то вроде героя. Во-первых, потому что достиг здесь таких высот благодаря цепкому, как у гунна, уму, специально приспособленному к работе с зелеными буковками в этом громадном прохладном помещении без единого ветерка. И во-вторых, потому что совершил невозможное – выбрался отсюда, влился в основную массу. Да к тому же еще и стал оперативником, принимал участие в крупной операции!
– Привет, – сказал он.
– Блюштейн. Майкл Блюштейн. В последние пару месяцев вашей работы здесь я еще только начинал.
– Ах да. То-то мне показалось, что я вас знаю.
Рядом с Ланаханом Блюштейн казался великаном, белобрысым веснушчатым великаном. Майлз никогда еще не видел еврея со столь типично протестантской внешностью – вплоть до голубых глаз и крупных костлявых рук и запястий. Блюштейн завладел ладонью Ланахана, сжал ее, переваривая услышанное.
– Я был здесь в ту ночь, когда вы засекли тот израильский туннель. Помните?
Ланахан помнил.
– Вы вычислили, что израильтяне построили туннель для подслушивания неподалеку от шифровальной комнаты в советском посольстве в Берне. Если я правильно помню, вы отследили это по подлинным разрешениям на строительство, которое они вели для прикрытия.
– Я предсказал, основываясь на этих данных, где можно искать такие разрешения, – поправил Ланахан: он любил во всем точность.
Но Блюштейн был прав. Открытие Ланахана позволило американским оперативникам в последующие несколько недель подключиться к наземным израильским линиям связи и получить все сведения, которыми располагали израильтяне. Этот источник исправно поставлял им информацию целых шесть месяцев, к тому же на халяву. А когда израильтяне, у которых якобы была так хорошо поставлена разведка, предложили продать им эти же сведения, они так и не поняли, почему американцы ответили отказом.
