— Джимми, я хочу к маме. Я не хочу в тюрьму. Я не хотел никого убивать. Ой, Джимми, ну почему все так? Это нечестно. Я никогда не делал ничего плохого, ничего. Я просто хотел...
— Ну, будет, будет, Буб, волноваться-то не о чем. Клянусь, все получится как задумано: поселишься в Калифорнии, будешь первым помощником кинозвезды. И маму привезешь, купишь ей симпатичный домик. Все устроится. Клянусь тебе, все уже устроено.
Буб зашмыгал носом. Сердце ныло. Он бросил пистолет на пол. Только бы кончилось это наваждение.
— Посмотри-ка, — сказал Джимми.
Буб поднял голову и на фоне ярко-голубого неба увидел кричащую вывеску «Нэнси фламинго». Поскольку был полдень, огни на вывеске бара не горели. Оглядевшись, Буб заметил на улице еще несколько «клубов», и тоже с неосвещенными вывесками. Все это были ночные заведения, и потому сейчас тихие и пустынные. Джимми съехал с дороги и зарулил по неширокой аллее, ведущей на стоянку с большим гаражом, где машин пока не было.
— Эй, — произнес Джимми. — Знаешь что? А ведь мы приехали. У нас получилось. Теперь все будет хорошо.
Огромные ворота гаража раздвинулись, и Джимми въехал внутрь. Их обступили мрак и тишина, нарушаемая только звучащей где-то в отдалении мелодией, льющейся будто бы из дешевого маленького радиоприемника.
РОК, РОК, РОК, круглые сутки РОК.
РОК, РОК, РОК, РОК до рассвета!
— Спокойствие, — произнес Джимми.
Глава 3
Он думал, что, когда доберется туда, все разъяснится, но вместо этого — и удивляться тут нечему — путаницы стало еще больше. Он снял комнату в дешевом мотеле неподалеку от мексиканского квартала и все утро проторчал в номере, в раздражении обдумывая следующий шаг. Но так и не пришел ни к какому выводу.
В итоге он решил прогуляться, надеясь, что ему просто повезет и все, как обычно, образуется само собой. Одно он знал наверняка: не всегда получается, как хотелось бы. Иногда ситуация выходит из-под контроля, наружу вырываются ярость и безумие, гибнут люди, рушатся жизни. Именно поэтому он и приехал сюда.
А здесь гораздо жарче, чем он предполагал. И солнце уж очень ослепительное. Да что говорить, пустыня есть пустыня. Он представлял себе местность несколько иначе, а увидел в одной стороне хребет лиловых гор, вернее даже, холмов, заслоняющих горизонт, во всех других направлениях — просто невысокие покатые возвышенности, застланные скупой колючей растительностью. Ощетинившиеся стебли кактусов торчат на голой земле, словно смертоносные деревья. Зеленый цвет практически отсутствует, преобладают коричневые, желтые и серые тона.
Маленький провинциальный городишко, где он остановился, весь умещался вдоль единственной центральной улицы, на одном конце которой расположились закусочные. Чуть в стороне, на «окраине», под сенью привезенных пальмовых деревьев, обосновались жилые автоприцепы. На каждом шагу стояли ободранные лавчонки, многие с заколоченными окнами и дверями. Были здесь также ночные магазинчики, химчистка киоски с ковбойскими и индейскими сувенирами в которые изредка заглядывал какой-нибудь случайный приезжий. Обычный захолустный городок, каких немало вдали от федеральной дороги. Назывался он Айо и находился в штате Аризона.
Расс прогуливался по улице, но не видел ничего интересного. Удача была не на его стороне. Наконец он зашел в один из кафе-баров, заказал обед и поел под гомон приглушенных голосов пастухов, разговаривавших о пустяках. Никто не обращал на него внимания. Расс поднялся и расплатился за сандвич, протянув бармену пять долларов. На лице последнего мелькнула улыбка, по-видимому означавшая признательность, а может, Рассу это только показалось.
— Послушайте, — обратился он к бармену. — Не могли бы вы мне помочь?
— О, держу пари, я знаю, что тебе нужно, сынок.
— Неужто это столь очевидно?
— Еще как очевидно, черт побери.
— Что, сюда часто заходят парни вроде меня?
— Бывают вроде тебя, бывают и другие. В городе без малого месяц проторчала бригада западногерманского телевидения. Я им одного жаркого, наверное, на тысячу долларов продал. Среди них был один здоровый мужик, Франц. Так ему очень нравилось, как моя жена готовит барбекю.
— Ну и как, раскопали они чего-нибудь?
— Ни черта. Ни они. Ни кто другой. Был еще один шикарный тип из Нью-Йорка. Вел себя так, будто весь мир у его ног, а мы у него в услужении. Полтора месяца провел здесь. Воротила еще тот. Имел дела с парнем, с тем, которого казнили в Юте, и даже с самим О. Джеем
[6]
. Но у него ничего не вышло. И репортерша из французского журнала уехала ни с чем. Славная малышка. Лучше бы про меня написала. Я ей выболтал все свои секреты, рассказал даже, как жена готовит барбекю.
— Его вообще кто-нибудь видит? Он бывает на людях?
— Появляется. Рослый спокойный парень, но мало с кем общается. Жена у него чертовски приятная. Дочка маленькая. Но у него своя жизнь. Работает, наблюдает, толкается среди людей.
— Можешь сказать, где он живет?
— Не могу, сынок. Он был бы против. А я его уважаю. И ты должен уважать. Думаю, он просто хочет, чтобы его оставили в покое.
— Я уважаю его, — сказал Расс. — Поэтому и приехал сюда.
— У тебя, скорей всего, ничего не выйдет. Так же, как у других. Чем ты лучше них?
«Чем я лучше других? — спросил себя Расс. — Да, в этом весь вопрос». А вслух ответил:
— Видишь ли, мне известно то, что другие не могли бы ему сообщить. Это даже не о нем лично.
— Тогда наберись терпения, сынок. Он скоро услышит о тебе. Может, уже слышал. Народ его держит в курсе событий.
— Да, я знаю. Что ж, спасибо. Очевидно, и я закончу тем, что потрачу на барбекю тысячу долларов. Я здесь надолго.
Расс вышел на улицу — ух! Ну и солнце — и скорей полез в карман за темными очками. Едва он их надел, как увидел на дороге пикап. Ему показалось, что человек за рулем — как раз тот, кого он ищет: худощавый, загорелый мужчина с обветренным лицом и спокойным проницательным взглядом. Но нет, это всего лишь толстый пастух.
Расс стал неторопливо прохаживаться по улице, заглядывая в лица местных жителей, чтобы завязать разговор, но ответом ему был мрачный взгляд маленького американского города, категорично заявлявшего: «Посторонним вход воспрещен». В результате он вернулся ни с чем в мотель, где снова вытащил свою папку.
Собранные в ней бумаги были ветхие, изрядно потрепанные, некоторые засаленные — слишком много рук их вертело. И текст на них давно бы исчез, если бы типографская краска имела свойство улетучиваться паи чтении. Но этого, слава Богу, не произошло: современная печать не поддавалась разрушению, сохраняя яркость и сочность.
