* * *
В Израиль Еву привезли четырех с половиной лет. И тут выяснилось, что розовый миф о «прекрасной адаптации маленьких детей в израильском обществе» не более, чем общее место.
Она прекрасно владеет ивритом, у нее множество подружек-сабр. Тем не менее, часто на нее наваливается совершенно взрослая тоска, причину которой она не умеет себе объяснить. Она не знает этого слова: «ностальгия».
Утром я провожаю ее в школу. Накрапывает дождик, мы спускаемся по лестнице, и вдруг она хватает меня за руку:
— Слушай, слушай — русский запах!
Встретив мой недоуменный взгляд, взволнованно поясняет:
— Пахнет нашим подъездом в Москве!
— Ну, что ты! — расстраиваюсь я, — разве можно сравнить! Наш московский подъезд пахнул кошками и бродячими алкашами, там всегда была страшная грязь и… — тут я замечаю, что она меня не слушает, а счастливо кивает в такт своим мыслям:
— Да… да… Там замечательно пахло…
* * *
У Евы (4 года) мать — писатель, а отец — художник. Семья шумная, лексика полная, разнообразная, не всегда соответствующая нормам чопорной морали…
Ей подарили куклу, и она пытается надеть на нее платье, снятое с другой куклы, поменьше. Размеры не совпадают, и Ева долго безуспешно пытается продеть кудлатую куклину голову в слишком узкую прорезь платья. Наконец, в сердцах отбрасывает куклу в сторону:
— Мать подери!!!
* * *
У Евы день рождения, пятый… мы пригласили ее друзей, а накануне я купила «колу», «пепси», и прочую разноцветную сладкую чепуху. После того, как ребята ушли (веселье было устрашающим), и мы почти все расставили по местам и собрали пустые бутылки, Ева уселась за стол и сказала, грустно подперев щеку рукой:
— Мам, а помнишь, как в России шипел лимонад?
У каждого своя ностальгия…
* * *
Еву мы отдали учиться в религиозную школу — там маленькие классы, ласковые учителя, высокий уровень преподавания математики и английского… Однако вскоре мы убедились, как быстро действует «опиум для народа». В один из дней Ева возвращается из школы и заявляет, что будет сейчас «учить Тору».
— Сначала пойди умойся, — советует ей отец.
Девочка, и без того стремительно теряющая русский язык, в минуты гнева переходит на псевдобиблейский волапюк:
— Учить Тора важнее мыть лицо! — провозглашает она торжественным ямбом.
* * *
Ева учится в государственно-религиозной школе, знает молитвы…
Мы идем с ней по улице Пророков в Иерусалиме и видим впереди священника-копта. Она спрашивает — кто это, я объясняю.
— Они, это… христьяне? — спрашивает она, понизив голос. Получив подтверждение, испуганно округляет глаза:
— И что, они вот так ходят где хотят, и их везде пускают?!
Тут уже я изумляюсь.
— Разумеется. Что ты имеешь в виду?
— Ну… их что, и в автобус пускают?
Тогда я пускаюсь в объяснения (доступные для нее) о свободе вероисповедания, о свободе совести, и т. п. Объясняю, что такое христианство, кто такой Христос…
— А мы кто? — спрашивает она, помолчав.
— А мы — иудеи. Наша религия — иудаизм.
Она долго молчит, идет рядом.
— А кто главнее — христьянство, или юдеи?
Я довольно долго молчу и, наконец, говорю осторожно:
— Это две великие мировые религии, каждая со своей историей. Иудаизм — гораздо старше. Христианство произошло из иудаизма.
Она вздыхает с облегчением:
— Вот видишь, а ты говоришь — в автобус пускать! — и заметив мой грозный взгляд, торопливо: — Нет, в автобус, конечно, пусть… ладно… но места уступать нельзя! Правда, мам, ведь места уступают старшим?..
* * *
Ей, в ее религиозной школе дали задание — написать записку с просьбой к Всевышнему, которую она вложит в щель между камнями в Стене Плача.
Я заглянула я эту записку, которая валялась на столе, и ужаснулась. Там было написано, примерно, следующее: «Воженъка, сделай так, чтобы мама не умерла до пятницы»…
Весь день я переживала, грызла себя, выстраивала какие-то тяжелые прогнозы на будущее. Вечером говорю ей:
— Я наткнулась на твою записку. Зачем ты думаешь о таких страшных вещах?
— Почему страшных? — удивилась она.
— Ты в твоем возрасте не должна думать о моей смерти. Я еще молодая, буду жить долго, все будет хорошо! Почему бы, в конце-то концов, тебе не думать о том, что в пятницу мы поедем в Сафари? Ведь это замечательно! Лучше попросила бы Бога, чтобы ничего не помешало нам поехать в Сафари.
— Я так и сделала, — честно сказала дочь. — Я так и написала! Ты не заметила на другой стороне листа.
И, правда, на обороте записочки было: «…потому что в пятницу мы едем в Сафари».
* * *
Инна (5лет) научилась читать.
Входит на кухню с раскрытым паспортом в руках:
— Мама, тут написано, что ты еврейка!
— Да, это правда.
Инна (потрясенно):
— Мамочка, но ведь ты хорошая!
* * *
Инна — первоклассница:
— А мне Сережка Воронцов сказал, что у него две попы. А я сказала: ну и что?
А он сказал: хочешь, покажу? Ая сказала: я тебе и так верю.
Мама: — Как ты думаешь, у него вправду две попы?
Инна: — Ой, цену себе набивает!
* * *
— У нас в классе появился новый мальчик. Мы подозреваем, что он сын нашей учительницы.
Мама: — Почему вы так думаете?
— Во-первых, они на переменах часто разговаривают. Во-вторых, она дает ему деньги на обед. В-третьих, он называет ее «мама».
* * *
Миша — внук известного художника. Ему пять лет, но, конечно, он уже знает такие ходовые в семье слова, как «портрет», «пейзаж», и проч.
Няня у Миши женщина почтенная, религиозная. Каждое воскресенье ходит в церковь, заодно, как бы на прогулку, прихватывая с собой маленького Мишу.
