— Против стрельбы я никогда ничего не имел, — заявил Чак. — Меня доставала писанина. Все эти рапорты, доклады и донесения. На правой руке у меня сводило указательный палец. Я сказал: «Сэр, если хотите, чтобы я продолжал стрелять, дайте главному пальцу хоть какую-нибудь поблажку, старина совсем замучился». Я думал, командир мне ответит: «Капрал, приложи к нему лед, как делают подающие в бейсболе. Твой палец — слишком большая ценность, с ним нельзя обращаться так легкомысленно. Сам можешь отправляться в наряд на кухню, но вот палец… о нем нужно позаботиться». Честное слово, мы были не людьми, а указательными пальцами, по какому-то недоразумению прикрепленными к людям. Особенно мне нравилось то, что некоторые офицеры смотрели на тебя как на машину смерти, на убийцу-психопата, на собачье дерьмо, прилипшее к ботинку. Конечно, до тех пор, пока их не подстреливал какой-нибудь желтый человечек, скрывающийся в джунглях с девяностолетней русской винтовкой с прицелом стоимостью три доллара, горящий желанием убить кого-нибудь большого и белого с обилием полосок в петлицах. Вот тогда ты становился лучшим другом. «Братец Чак, я так рад тебя видеть, черт побери. Чак, Чак, Чаки-Чаки, мой лучший друг! Где ты пропадал, как твои жена и дети, не пора ли отправить тебя на повышение? Но сначала будь любезен, пришей вон того маленького человечка в джунглях, который хочет засунуть мне в задницу дозу свинца».
Это было очень смешно и полностью соответствовало действительности. Боб хохотал от души.
— Раз десять натыкался на такое, — подтвердил он. — Как там нас называли? «Элитными убийцами», что-то в этом роде. А на самом деле мы были простодушной деревенщиной, слишком тупыми, чтобы сообразить, что нас самих взяли на мушку. Мы делали то, что нам приказывали. Но как оказалось, большие шишки вовсе не имели в виду: «Убивайте всех этих желтых уродов». На самом деле подразумевалось вот что: «Убивайте всех этих желтых уродов, но только нам ничего не говорите, потому что мы не хотим забивать этим голову».
— Совершенно верно. — Чак рассмеялся. — Ганни, ты попал в самую точку. Они не хотели забивать всем этим голову, но до наших голов им не было никакого дела. Как один человек сказал про шлюх: мы платим им не за любовь, а за возможность уйти после любви. Вот и нам платили не за то, что мы убивали, а за то, что мы все продолжали помнить, когда они сами могли обо всем забыть, спокойно возвращались домой, праздновали Рождество со своими малышами, чувствуя себя чистыми и порядочными. Чувствуя себя героями.
— Что ж, тогда мы многим помогли почувствовать себя героями, — заметил Боб. — И все же, несмотря на прочую мерзость, мы прожили такую жизнь, о какой большинство не смеет даже мечтать.
— Аминь, ганни. Ты только посмотри на всех этих пуделей: они не представляют, что такое реальный мир, а мы сражались и умирали в мире настолько реальном, что они и вообразить его не могут.
— Выпьем же за морскую пехоту Соединенных Штатов, которая обеспечивала нас трехразовой горячей кормежкой, койкой, винтовкой и окружением, полным целей.
— Я выпью за окружение, полное целей, даже если горячая кормежка частенько оказывалась не такой уж горячей, а койка — удобной. Однако пострелять нам пришлось вдоволь, это точно. Ничего подобного я больше никогда не видел, и хотя мне должно быть стыдно, но я рассуждаю так: каждый маленький желтый человечек, которого я отправил к Будде, не всадил свою семь шестьдесят два в какого-нибудь рядового Джонса и тот вернулся домой в свое родное Жабье Логово, штат Теннесси, и устроился на работу на лакокрасочную фабрику.
— Справедливо, черт побери, — кивнул Боб. — Выпьем за отделы кадров всех лакокрасочных фабрик, которые мы избавили от проблем с персоналом.
Вот только плохо, что им приходилось пить непомерно дорогой кофе вместо какой-нибудь ядреной отравы, которая разлилась бы огнем по всему телу, притупляя боль. Наконец Чак подошел к тому, ради чего и завязал разговор со Свэггером; сам Свэггер ждал этого с самого начала.
— Ганни…
— Зови меня Бобом. Все это дерьмо с сержантами и капралами осталось в далеком прошлом.
— Ну хорошо, Боб. Мне кажется, во всей этой истории что-то не так.
— Да, не так.
— Ты знал Карла?
— Никогда с ним не встречался. Знал многих, кто знал его; все уверяли, что он храбрейший, честнейший, лучший из лучших. У меня нет никаких оснований в этом сомневаться. А ты был с ним знаком?
— И да и нет. Помнишь ту чушь про первого и второго снайперов? Самому мне было на это наплевать, но когда все всплыло, мне стало как-то не по себе. Внезапно на меня набросились журналисты, жаждущие ярких воспоминаний, но я быстро просек, кого они собираются из меня слепить, и не собирался играть эту роль. Я хотел просто быть со своей семьей. Моя дочь учится с отличием в университете штата Орегон, сын только что подписал свой первый контракт с ассоциацией моряков торгового флота. Сам я двадцать пять лет оттрубил в лесничестве, заработал приличную пенсию и мечтал проводить время со своими детьми и наблюдать за их развитием. Еще у нас там много форели, которая надеется попасть ко мне на крючок, и я не должен ее разочаровывать. Только и всего. Весь этот мусор «ты лучший» меня не трогает. От него ни горячо ни холодно. Но я встревожился, что для Карла он мог что-то значить. Просто все было не вполне справедливо, и я испугался, что Карл расстроится. Мало ли. Я имею в виду, что никто не знал точно, все цифры брались с потолка. Победа официально засчитывалась тогда, когда ее фиксировали ребята на передовой или офицеры. Наверняка были сотни других, пропущенных побед, и тебе это известно не хуже меня; если ты помнишь свои выстрелы, ты в курсе, что нет ничего более реального, чем те из них, которые никто не учел.
Боб это прекрасно знал. Официальная статистика не дает никакого представления о том, что такое убивать. Абсолютно никакого.
— Одним словом, когда вокруг меня начался ажиотаж, я посчитал своим долгом связаться с Карлом. Я хотел, чтобы он уяснил: все это никак на мне не отражается. Я тут ни при чем. Я просто занимаюсь своим делом, забочусь о жене и детях, только и всего. Кто-то решил, что мое прошлое очень важно, но только не я. Разумеется, я не представлял, как его найти, поэтому отправил для него письмо в издательство «Баллантайн», выпустившее книгу «Снайпер морской пехоты» — биографию Карла, которую написал какой-то тип. Я думал, что хрена с два послание до него дойдет. Наверное, в первую очередь я сделал это для себя. Так или иначе, я написал: «Эй, послушай, сержант, просто знай, что я не имею отношения ко всей этой возне „кто лучший“, она для меня не существует, я не вспоминал о войне тридцать лет. Ты был великим снайпером, величайшим. А мне просто чуть больше повезло, потому что какой-то козел больше раз видел, как я нажимаю на спусковой крючок, только и всего». Я отправил это письмо, и мне стало немного легче.
— Он тебе ответил?
— Да, представь себе. Не сразу. На это ушло почти два года, но черт меня побери, если я не получил письмо от Карла всего за каких-нибудь два дня до начала этого безумия. Вот почему история кажется мне такой странной.
