Нет, в японском языке слово «резать» имеет особое значение. Шутить с ним нельзя. Мечом режут. То есть убивают или пытаются убить. Оружие предназначено исключительно для этой цели; тут все серьезно, это не шутка, не смех, не спорт и не развлечение. В каком-то смысле меч наполнен таким же эмоциональным смыслом, как и заряженный пистолет, и, может быть, даже в большей степени, потому что пистолет можно разрядить, а меч — нет.
— Удар слева наискось!
— Удар справа!
— Удар слева наискось вверх!
Всего ударов восемь. Но от этих восьми зависит все. Тому, кто не овладел в совершенстве этими восемью, надеяться не на что.
— Нет, нет. Угол совсем плохой! Угол дерьмо. Угол должен быть идеал. Повтори медленно!
Сколько все это продолжалось? Происходящее напоминало Бобу безумные занятия в Пэррис-Айленде,
[21]
еще в те времена, когда Пэррис-Айленд что-то значил, когда полевые учения продолжались по семьдесят два часа подряд, когда ночи кровью перетекали в дни, а дни кровью перетекали в ночи до тех пор, пока усталость не становилась столь невыносимой, что тебе начинало казаться, будто конца этому не будет, и все твои движения делались неуклюжими и неточными. «Как тебя зовут? Откуда ты?»
Но именно это позволило Свэггеру трижды пройти через Вьетнам, так что, хотя каждое мгновение тех дней было мучительным, дело того стоило. Это нужно было вытерпеть.
— Удар Слева наискось вверх! Нет, нет, лезвие сгибать — нет! Потрогай!
Маленький человечек подошел к обливающемуся потом гайдзину сзади и, схватив похожими на клещи пальцами его руки, повторил движение от начала до конца, контролируя положение локтя, контролируя угол лезвия, который должен полностью совпадать с углом разреза, так как в противном случае весь процесс нарушится, удар пойдет вбок и меч вырвется из руки или, по крайней мере, замедлится настолько, что противник успеет сильно порезать тебя.
Нет, не так.
Японцы сказали бы: «бассари киру».
«Разрубить тебя».
Бобу казалось, он вот-вот отключится. Однако маленький человечек с жиденькой бородкой продолжал делать свою работу как ни в чем не бывало, и, следовательно, Боб тоже каким-то образом сможет найти в себе силы. Но это продолжалось долгие часы подряд, пока наконец не прозвучало:
— Убери меч.
Боб поклонился, не зная, как это правильно делать и почему он так поступил.
Отыскав сайю, Боб вспомнил, что нужно отставить ее от себя, и надел ее на меч, в соответствии с правилами повернув его лезвием к себе. Затем он поставил меч в стойку, похожую на алтарь какого-то божества.
Обернувшись, Боб увидел, что Досю уже вернулся на татами и завязывает на голове повязку-мен.
— Иди, иди. Сейчас ты и я сражаться. Сражаться со вся сила. Ты убивать меня дерево. Хороший удары. Делать хороший удары.
Должно быть, Боб непроизвольно застонал; сейчас он мог думать только о том, чтобы немного вздремнуть.
— Ну же. Сражаться еще всего шесть, может быть, десять часов. Потом я давать пятнадцать минут перерыв.
Боб понял: это неслыханная редкость. Шутка.
Боб быстро выяснил, что он может или сражаться, или правильно наносить удары. Делать и то и другое одновременно было чертовски сложно. Быстротой движений он не уступал Досю и время от времени умудрялся доставать его, хотя, возможно, Досю просто сражался с ним не в полную силу, даже несмотря на то что удары деревянным мечом по незащищенным рукам и туловищу оставляли синяки и ссадины, которые не пройдут в течение нескольких дней. Однако когда Боб наносил удар быстро, удар получался размазанным. Если же удар был выполнен правильно, происходило это слишком медленно.
— Мне за вами не угнаться.
— Никаких «не угнаться». Болезнь. Болезнь самолюбия. Не побеждать, не проигрывать. Нужно сражаться в одном уме.
Сражаться в одном уме? Что это может означать, твою мать?
— Сосредоточиться, не сосредоточиваясь. Видеть, не видя. Побеждать, не побеждая.
Что это за язык?
— Стой, — наконец сказал Досю. — Тебе нравятся девушки?
— Ну да, разумеется.
— Помнишь самый хороший время с девушкой?
— А то как же.
— Что?
— Э, нет! Это я не могу вам рассказать.
— Когда?
— О, в девяносто третьем. Мне уже долгое время было паршиво. Я успел забыть, когда в последний раз находился в обществе порядочной женщины. Впутавшись в одно грязное дело, я подался в бега и в конце концов пришел к женщине, на которой был женат мой корректировщик, с кем мы вместе были во Вьетнаме. В каком-то смысле я сначала влюбился в ее фотографию. Она была тем, что я потерял, потеряв своего друга. У меня внутри все перевернулось. В любом случае, идти мне больше было не к кому, и я пришел к ней, и с тех пор у нас все хорошо. Она спасла мне жизнь. А что касается секса — ну, черт побери, о лучшем не стоит и мечтать.
— Думай о секс, — сказал Досю и с силой полоснул его мечом по горлу.
— Ай! — вскрикнул Боб, — Эй…
— Думай о секс, — повторил Досю, больно хлопнув его лезвием по правому плечу.
— Нет! — закричал Боб, — Это слишком личное, черт побери. Здесь сексу не место. Я не могу думать о сексе. Это неправильно.
— Глупец! Ты не есть японец. Думай о… думай о гладкое.
Думать о гладком?
А что гладкое?
— Я не…
— Нет! Думать о гладкое!
И что пришло ему на ум при слове «гладкое»? Боб подумал о косе. Вспомнил свое одиночество на высоком холме, длинные дни в конце весны и начале лета, старую косу в руках, силу, разливающуюся по всему телу, то, как в первый день ему удалось выдержать только три часа, а в конце, когда работа была уже почти завершена, он мог работать по пятнадцать — шестнадцать часов подряд, на одном дыхании, не задумываясь. Он вспомнил невысокую, но жесткую пустынную растительность, вспомнил то, как старое лезвие, на котором ни один самурай не задержит взгляд, гладко ее срубало. Рассекая воздух с ласкающим слух свистом, разбрасывая срезанные стебли и листья.
Каким-то образом ему удалось найти что-то личное, свое, и, используя это, он отразил следующий удар, шагнул вперед и с силой резанул Досю по запястьям, отдавая себе отчет в том, что он сознательно нанес удар чуть дальше эфеса, чтобы маленькому ублюдку стало действительно больно.
Думай о косе!
Боб не мог точно сказать, когда это закончилось, не мог точно сказать, когда он отдыхал, однако внезапно он обнаружил, что покинул татами и находится среди бесконечных циновок.
