Кто-то хлопал капитана по плечу, кто-то тискал его в объятиях, кто-то плакал от радости.
— Я остановил отряд дракона. Теперь американцам нас не одолеть. Сегодня утром они сюда не поднимутся. Самураи!
Вернув пистолет-пулемет Модель 100 сержанту, капитан прошел к себе в уголок. Он взял свой меч, обычный клинок, вероятно выкованный механическим молотом на военно-морском заводе, отполированный машиной и собранный рабочими. При всем при этом меч был на удивление острым, и дважды капитану предлагали его продать. Однако в этом мече было нечто такое, чего он не мог определить словами.
Закрепив ножны на ремне, капитан Яно достал меч и положил его перед собой.
Он чувствовал, что выполнил свой долг. Никто из его бойцов не погибнет в огне. Все они умрут с честью.
Капитан взял кисть для каллиграфии и обмакнул ее в черную тушь. Он вспомнил о господине Асано из Ако, который за считанные мгновения до того, как принять смерть от собственной руки под давлением обстоятельств, написал:
Мне так хотелось бы увидеть
Конец весны,
Но я не жалею
Опавшие вишневые лепестки.
Асано понимал, что важнее всего: конец весны, его долг; опадающие лепестки цветущих вишен, пустота торжественного действа. Написав стихи, Асано вонзил лезвие себе в живот и аккуратно провел его через середину тела, рассекая внутренности, разбрызгивая вокруг кровь, пока милосердный меч не перерубил ему шею, положив конец всему.
Капитан Яно тоже понимал, что важнее всего. Он должен описать все, что произошло здесь: чем было это место, как упорно сражались эти солдаты, как мучительно они умирали. Вдохновение пришло неожиданно, вместе с просветлением, и Яно умелыми мазками построил иероглифы в ровные столбцы на листе рисовой бумаги. Они падали с его кисточки, изящные, невесомые, словно пушинки, — завещание художественного гения, написанное посреди кровавой бойни. Это было так по-человечески.
Яно написал свое предсмертное стихотворение.
Взяв меч, он положил его перед собой на маленький столик. Кончиком ручки кисточки капитан надавил на бамбуковый штифт, крепящий рукоять к хвостовой части лезвия. Рукоять плавно скользнула вверх, но полностью снимать ее было незачем. Вместо этого капитан обмотал листок со стихами вокруг хвостовика и опустил рукоять на место. Затем вставил штифт в отверстие рукояти, закрепляя ее. Подергав рукоять, Яно пришел к выводу, что она болтается. Штифт входил в отверстие слишком свободно.
Перевернув не успевшую высохнуть каллиграфическую кисточку, капитан быстро нанес капельку туши на штифт. Тушь затечет в отверстие, загустеет наподобие лака и со временем затвердеет, превратившись в прочный цемент, который навечно закрепит рукоять на хвостовике клинка.
Почему-то это занятие — пустяковое перед лицом смерти — наполнило Яно бесконечным удовлетворением. Оно означало, что его последним осознанным действием было творение стихов.
И тут весь мир взорвался.
Глава 2
КОСА
Крейзи-Хорз, штат Айдахо, наше время
Никаких «почему» в действительности не было.
Словами это не передать. Его дочь сказала: «У тебя слишком много свободного времени». Его жена сказала: «Этому человеку бесполезно что-либо говорить». Неизвестно, что сказали жители городка, а также мексиканцы и перуанцы, пасущие овец и чинящие ограды, но в последнем случае наверняка не раз произносились слова «muy loco».
[5]
Боб Ли Свэггер, пятидесяти девяти лет от роду, стоял в полном одиночестве на пологом склоне холма на американском Западе. Эта земля была его собственностью. Он ее приобрел, совершенно неожиданно обнаружив, что на новом этапе жизни стал в определенном смысле человеком состоятельным. Две большие конюшни в округе Пима, штат Аризона, приносили неплохой доход под умелым управлением школьной подруги дочери Боба Ли, молодой женщины, которая души не чаяла в лошадях и при этом обладала деловой жилкой. Одним словом, каждый месяц из Аризоны приходил чек на кругленькую сумму. Еще две конюшни были у Боба Ли здесь, в Айдахо, недалеко от Бойсе, к западу и востоку от города. Ими более или менее управлял лично он, вот только в действительности они управлялись сами по себе, а всей бухгалтерией заведовала Джулия. Но деньги текли и отсюда. Кроме того, каждый месяц Бобу Ли приходил чек от морской пехоты Соединенных Штатов за то, что он проливал кровь в далеких краях, название которых уже никто не помнит. И наконец, еще один чек присылало управление по делам ветеранов вооруженных сил — за проблемы с бедром: стальной сустав, спрятанный внутри тела, был всегда на пять градусов холоднее окружающего воздуха.
Вот почему Боб Ли приобрел этот участок земли на берегу реки Пиболд, на приличном удалении от Крейзи-Хорз и еще дальше от Бойсе. Отсюда были видны похожие на зубья пилы холмы, голубым шрамом пересекающие зеленое море долины. Местность вокруг была суровая, нигде никаких следов человеческой деятельности. Глядя на эти просторы, раскинувшиеся под бескрайним небом Айдахо с редкими кучевыми облаками, с парящими в восходящих потоках воздуха ястребами, на расплывчатые пятна антилопьих стад, можно было ощутить какое-то подобие умиротворенности. Человеку, которому пришлось пережить в жизни немало, который наконец нашел место, где можно спокойно жить с женой и дочерью, должна была полюбиться эта земля, даже несмотря на то, что дочь его училась в колледже в Нью-Йорке, а с женой он сейчас разговаривал далеко не так часто, как в былые времена. Однако мысль была что надо: он построит отличный дом с крыльцом, откуда будет открываться замечательный вид на холмы. Целое лето вокруг будет сплошная зелень, которая осенью сменится на багрянец и золото, а зимой все заметет белый снег. Это будет некое подобие полного умиротворения.
«Ты заработал это потом и кровью, Боб», — сказала Джулия.
«Да, наверное. Так или иначе, я собираюсь просто наслаждаться, сидя по утрам на крыльце в кресле-качалке, укрывшись пледом и любуясь красотами окружающих мест.
Конечно, ставить на это я бы не стал, но как скажете».
Оставалась одна проблема. Прежде чем построить дом, нужно было расчистить и облагородить место, а Бобу просто не хотелось, чтобы этим занимались чужие люди или машины. Он хотел все сделать сам.
Эта штуковина именовалась косой — древнее изогнутое лезвие, покрытое ржавчиной и зазубринами, но до сих пор острое как бритва, закрепленное на конце рукоятки, чуть кривой, с утолщениями. В такую можно вложить весь свой вес, всю свою силу, весь свой замах. И все, что попадало под лезвие, оказывалось срезанным. Если найти нужный ритм, всю работу будет выполнять коса; мышцы закалятся, спина обретет мощь. Во всем этом было что-то от XIX века, что очень нравилось Бобу, а может быть, от XVIII, XVII или даже от XVI века.
Чтобы обработать приличный участок земли, требуется время, и чем больше Боб втягивался в работу, тем сильнее она его засасывала. Отсюда до его дома в Бойсе с час езды, в основном по грунтовым дорогам. Чтобы хоть немного сократить время, Боб купил себе внедорожный мотоцикл «Кавасаки-450» и самостоятельно выучился на нем ездить. На мотоцикле он ехал напрямую через прерию, вместо того чтобы петлять по извилистой дороге на пикапе. Приехав на место, одетый в джинсы, высокие ковбойские сапоги и старую рубаху, Боб принимался за работу. Так он провел уже почти месяц: сто девяносто семь шагов туда, сто девяносто семь шагов обратно, по шесть, семь, восемь, а иногда даже и десять часов. Мышцы у него уже не болели, спина перестала ныть. Его тело наконец привыкло к изнурительной физической работе, она даже превратилась для него в потребность. Вперед и назад, защищенный мозолями; лезвие вгрызалось в высушенную растительность, разбрасывая в стороны срезанные стебли и листья, оставляя чистую полосу шириной два фута. Половина поля была выкошена до стерни; теперь ее можно было распахать и засеять. Вторая половина, более крутая, все еще ждала косаря: полоска земли, заросшая высокой травой, усеянная комьями перекати-поля, среди которых тут и там попадались кактусы и другие выносливые, жилистые растения пустынь. Однако Бобу это почему-то нравилось. Для кого-то это ровным счетом ничего не значило, но только не для него.
