— Людей на войне убивают, — заметил Литс.
— Да, конечно, на войне, — подчеркнул пилот. — Что бы мне хотелось знать, так это относится ли к войне тот идиотизм, которым вы занимаетесь? Или это просто игра для богатых мальчиков? В этом есть смысл?
Интересный вопрос/ Ответа на него у Литса не было. Он посмотрел на своего собеседника и понял, что тот злится вовсе не на него, а на войну, на ее бессмысленность, глупость и равнодушие.
— Когда как, — в конце концов ответил он и в тот момент, когда отвечал, услышал, что в прихожей открылась дверь.
Милдред выскочила из туалета и первой встретила подругу.
— Сьюзи, отгадай-ка, кто к нам вернулся?
— О господи, — услышал Литс ответ Сьюзен.
Когда она вошла в комнату, он машинально встал. Ее накрахмаленная форменная одежда обвисла, волосы были в полном беспорядке. В руках она держала белые туфли. Лицо у нее было усталым и безразличным.
— Ну вот я и опять здесь, ха-ха, — заявил Литс, глупо улыбаясь и чувствуя, что враждебно настроенный пилот наблюдает за ними.
— Сьюзи, пока! — крикнула Милдред, когда они со сварливым пилотом уже собрались уходить.
Сьюзен так ничего и не ответила. Она бесцеремонно оглядела Литса с головы до ног, словно он был очередным пациентом из сортировочного списка. Сьюзен служила первым лейтенантом в армейском корпусе медсестер, в отделении пластической хирургии; это была светлая, веселая милая девушка из Балтимора. Литс знал ее целую вечность, то есть с того волшебного времени, которое он смутно помнил под названием «до войны». Она тоже училась в Северо-западном, ходила на свидания и вдруг неожиданно вышла замуж в Тихом океане. Литс наткнулся на нее полгода назад, в госпитале, куда его уложила больная нога.
— Не смог удержаться, чтобы не зайти, — признался он. — Я уже все решил, все определил. Больше никакой Сьюзен. Так будет лучше для нее. Лучше для меня. Лучше для Фила. Но вот я снова здесь.
— Я слышу это уже, наверное, в двадцатый раз. Если у тебя вошло в привычку повторять одно и то же, можешь начать выступать в шоу «Джек Бенни».
— Ты права, это довольно смешно.
— По твоему виду не скажешь, чтобы тебе было очень весело, — заметила Сьюзен.
— Мне совсем не весело. У тебя сегодня нет свидания или чего-то в этом роде?
— Свидания? Я замужем, забыл?
— Ты же знаешь, что помню.
— Но у меня есть дела попозже. Я обещала, что я…
— Все еще ходишь туда?
— Все еще хожу.
— Во время войны дают Нобелевскую премию за мир? Ты вполне ее заслужила.
— Как твоя нога, Джим?
— Мне бы надо ее любить, она свела нас вместе. — Первый раз он встретился с ней, когда лежал с подвязанной к потолку ногой, как призовая рыба. — Но с ней дела плохи. Она все еще мокнет, а когда мокнет, то это действительно больно.
— Кусок металла так там и остался, да?
— Совсем маленький кусочек.
— Он слишком маленький, чтобы заметить на рентгене. Но от него ползет инфекция. Тебя держат на пенициллине?
— Тонна в день.
— Но жалоб от тебя никто, конечно, не услышит. — В мостик их корабля врезался один из этих сумасшедших камикадзе. Погибло пятнадцать человек. Но с Филом все нормально, получил капитан-лейтенанта.
— С Филом все будет прекрасно. Я это знаю. Он еще станет адмиралом.
— А от Рида что-нибудь слышно?
— Нет, но я получил весточку от Стена Картера. Он все еще в Вашингтоне. Говорят, Рид — майор, убивает япошек направо и налево. Майор! Господи, а посмотри на меня.
— Ну, ты никогда не отличался честолюбием.
— Слушай, давай сходим куда-нибудь поесть. Мне надо как-то взбодриться. У меня в конторе тяжелые времена. Они все считают, что я чокнутый. Ничтожество. Ну так как, пойдем?
— Джим, у меня действительно нет времени. В самом деле. Давай в другой раз.
— Да, конечно, я понимаю. Ладно, послушай, я просто заскочил проведать тебя, сама понимаешь, узнать, не слышала ли ты что-нибудь о ком-нибудь.
— Не уходи. Разве я тебя выгоняю?
— Ну, по крайней мере, не на словах. Но…
— Черт бы тебя побрал. Очень бы мне хотелось, чтобы ты пришел к какому-нибудь решению.
— Сьюзен, — попросил он.
— Ох, Литс, — вздохнула она. — Что мы будем делать? Что, черт подери, мы будем делать?
— Не знаю. У меня правда нет ни малейшей идеи.
Она встала и начала расстегивать свою медицинскую форму.
Позже, уже в темноте, он зажег сигарету.
— Послушай, милый, отложи-ка сигарету. Пора идти, — сказала Сьюзен.
— В Центр. — Хорошо. Ты прекрасно умеешь портить себе настроение.
— Кому-то надо идти. Я имею в виду, с нашей стороны. Я обещала отцу…
Она включила свет.
— Знаю. Я все это знаю. Но это такая пустая трата времени. Ты же сама понимаешь, война принадлежит не только им. Мы тоже, знаешь ли, принимаем в ней участие.
— Я уверена, что хватит на всех, — ответила Сьюзен. Обнаженная, она подошла к платяному шкафу. Литсу она казалась прекрасной. У нее были стройные бедра, и можно было разглядеть ребра. Груди были маленькие, красивые и достаточно полные, округлости без лишнего объема. Он почувствовал, как у него снова появляется эрекция. В центре его тела появилась теплота. Он приподнялся и выключил свет.
— Нет, — безучастно сказала она. — Не сейчас. Пожалуйста. Пойдем.
Литс снова включил свет, вылез из кровати и начал натягивать свое армейское белье. Евреи. Проклятые евреи на первом месте.
— Они становятся головной болью, — сказал он. — Эти твои евреи.
— У них особая роль в этой воине.
— Особая! Послушай, я хочу тебе кое-что сказать. Любой человек, которого пытаются убить, становится особым. Когда в меня стреляли во Франции, разве я не был особым?
— Нет, это совсем другое. Пожалуйста, давай не будем снова поднимать эту тему, ладно? Мы каждый раз возвращаемся к ней. Каждый раз!
Она была права. Они всегда возвращались к этой теме. Рано или поздно, но всегда.
Ворча себе под нос, он натянул форму. Между тем Сьюзен переоделась в гражданское платье, бесформенное и немодное, с рисунком в цветочек. В этом платье она выглядела сорокалетней прислугой.
— Слушай, — внезапно сказал Литс, затягивая галстук, — я тебе скажу, кто является особым случаем. Действительно особым.
— И кто же? Рид?
— Нет. Ты. Разводись с Филом и выходи за меня замуж.
— Нет, — ответила Сьюзен, пытаясь застегнуть бусы. — Во-первых, ты этого вовсе не хочешь. Ты просто одинокий парень со Среднего Запада в большом европейском городе. Ты любишь мое… ну, мы оба прекрасно знаем, что именно ты любишь. Во-вторых, я не люблю тебя. Я люблю Фила Айзексона, почему и вышла за него замуж, даже если он находится на корабле в шести тысячах миль отсюда и я чувствую себя чертовски виноватой. В-третьих, ты относишься к тем, кого мы называем гоями. Не надо обижаться. Здесь нет ничего оскорбительного, просто ты — другой. Из-за этого могут возникнуть всевозможные проблемы. Любого рода. И в-четвертых… ну, забыла, что там еще в-четвертых, — улыбнулась она. — Но я уверена, что это очень важная причина.
