Они были такими маленькими.
Они все были маленькими. Некоторые еще совсем мальчишки, но даже и те, что постарше, были тощими и низенькими.
А потом все произошло чисто механически. Евреи маршем отправились на площадку, и, когда они исчезли из его поля зрения, он больше о них не думал.
Подготовка была краткой и неторопливой. Репп возился с оружием, затем согнулся за ним и притянул его ближе к себе, принимая устойчивую позу: все кости под автоматом, никакой плоти, никаких мускулов, ничего, кроме костной структуры, поддерживающей вес.
«Вы можете начинать, господин оберштурмбанфюрер», — сказал кто-то.
«А, да, — ответил Репп, его голос приглушался прижатым к лицу прикладом. — Отлично, отлично». «Охрана убрана, господин оберштурмбанфюрер, — крикнул кто-то, — До цели четыреста пятьдесят метров».
«Хорошо, хорошо», — ответил Репп, и его голос утонул за глухими ударами выстрелов, разлетевшихся быстрой барабанной дробью, отдельные звуки которой из-за скорости слились в единое целое.
Всего несколькими секундами позже они поняли, что один человек выжил, а еще через несколько секунд разверзся ад: вспыхнули огни, два американских истребителя-штурмовика с ревом ринулись к освещенной зоне, поливая пулями землю, по полю побежали взрывшие почву дорожки, и огни погасли.
«Сволочи, — сказал кто-то, — и откуда они только взялись?»
Фольмерхаузен вздрогнул. Сейчас он стоял в траве как раз на том месте, где лежали скрюченные тела. Пули «Вампира» вырывали огромные куски плоти. В ту ночь кровь пропитала всю землю, но сейчас здесь были только трава, солнце, голубое небо и легкий бриз.
Фольмерхаузен пошел по направлению к деревьям. Он внезапно заметил, что солнце скрылось за облачком. Ничего удивительного в том, что так резко похолодало.
Солнце снова выглянуло из-за облака, и он опять ощутил у себя на шее солнечное тепло.
"Да, согрей меня.
Успокой меня.
Умой меня.
Да, очисти меня.
Прости меня".
И тут он понял, откуда у него возьмутся эти десять килограммов.
8
Они составляли странную пару: Сьюзен в своем невзрачном гражданском платье и доктор Фишельсон, одетый по моде прошлого столетия, с вычурным древним стоячим воротничком, с гетрами, в полосатом костюме, с эспаньолкой и пенсне. «Мы выглядим так, словно сошли с фотографии моих дедушки и бабушки», — думала она.
Вроде бы она уже немного успокоила его, но не была в ном полностью уверена. В любой момент старик мог взвинтиться и затараторить на дикой смеси польского, идиша, немецкого и английского, вытирая слезящиеся глаза, облизывая пересохшие губы и возбужденно рассказывая о неизвестных ей событиях и людях. Сьюзен знала, что его нельзя назвать человеком дела, но, когда что-либо касалось определенного предмета — участи евреев, его воля становилась железной. Казалось, что он постоянно носит с собой этот воображаемый груз, который с каждым днем все ниже и ниже пригибает его к земле, приводит его к еще большему безумию. Однако сейчас он вел себя относительно тихо. Сьюзен успокаивала его, выслушивала, кивала в ответ, поддакивала, что-то шептала. Они сидели на двух неудобных стульях в стерильном коридоре частной клиники в Килбене, пригороде Лондона, перед дверьми, за которыми отдыхал Человек с Востока, как напыщенно окрестил его Фишельсон.
Вечерний кризис уже прошел. Похоже, что во второй половине дня сюда приходили какие-то дознаватели и задавали неприятные вопросы. Фишельсон ударился в панику. Последовала некрасивая сцена. В бешенстве он вызвал Сьюзен. Она отпросилась, не дождавшись конца смены, как можно быстрее добралась сюда — и обнаружила, что дознаватели ушли, а Фишельсон сидит здесь, трясущийся и что-то несвязно бормочущий.
— Ну, ну, — успокаивала она. — Я уверена, что ничего страшного не произошло. Возможно, это люди из эмиграционной службы или из полиции. Вот и все. Им же надо все это проверить.
— Грубияны! Они так грубо себя вели. Никакого уважения.
Какими словами могла она объяснить этому человеку, как действуют армии, в данном случае армии современных государств?
— Ничего страшного, доктор Фишельсон. Абсолютно ничего не произошло. Им надо все это проверить. — Она незаметно взглянула на часы. Господи, уже совсем поздно, почти полночь. Она сидит здесь с этой старой птичкой почти с восьми часов. Завтра в шесть она должна быть на службе. — Может быть, нам стоит уйти. Уже все успокоилось.
— Конечно, иди. Ты иди. А я — старик, я останусь здесь.
Старые евреи, они все на один манер. Сейчас он очень похож на ее мать. Манипуляции с чувством вины — самое эффективное средство. Господи, сколько это может продолжаться?
— Хорошо. Мы еще немного посидим здесь.
Как можно быть грубым с Фишельсоном? Это же не сопляк, который лапает тебя. Но Сьюзен очень устала. У них теперь был свидетель, возбуждающий любопытство человек в комнате за их спинами. Невероятная история. История, которая наконец-то будет рассказана. Даже если это уже и слишком поздно. Нет, не поздно. В лагерях еще осталось очень много народу, стоящего на пороге смерти. Если власти все-таки удастся убедить, то кто знает, что еще можно предпринять? Бронетанковая атака, направленная на концентрационные лагеря, с докторами и лекарствами, — и можно еще спасти тысячи жизней. Надо только убедить в этом нужных людей.
Доктор сидел, сложив руки, и тяжело дышал. Затем снял свое пенсне и начал протирать стекла лацканом пиджака. У него были длинные костлявые пальцы. В желтом свете коридора он выглядел так, словно был сделан из старой бумаги, из пергамента. «Наш еврейский генерал, — подумала Сьюзен. — Наполовину безумный, наполовину впавший в маразм, яростно негодующий. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
Фишельсон находился здесь с 1939 года. Когда в конце этого года филантроп Гиршович примкнул к сионистам, его первостепенной задачей было создать на Западе мнение. Он был очень проницателен, этот Гиршович: он знал, что участь евреев находится в руках Запада. Первым, как своего рода авангард, он послал туда Фишельсона, чтобы тот подготовил почву. Но когда разразилась война и Гиршович пропал во время одной из нацистских ликвидационных операций, Фишельсон стал играть главную роль. Старик оказался совершенно непригодным для этой работы: в нем не было никакой деликатности, никакой тактичности, никакого политического предвидения, он мог только хныкать или произносить напыщенные речи.
— Его документы в порядке, — сказал доктор со своим обычным сильным акцентом.
— Извините? — переспросила Сьюзен.
— Его документы в порядке. Я это гарантирую. Гарантирую. Его освободили из лагеря для военнопленных. Наши люди нашли его в больнице для перемещенных лиц. Больным, очень больным. Ему оформили визу. Евреи помогают евреям. Он пересек Францию на поезде. Затем переправился сюда на пароходе. Юристы оформили все документы. Все как положено, все по закону. Это я могу сказать с полной уверенностью. Так зачем же еще дознаватели? Зачем теперь присылать дознавателей?
