— С вами все будет в порядке, — сказал ему Ивенс — Вытяжной шнур откроет парашют. Поверьте, все очень просто. Когда вы приземлитесь, за вами придет капитан. Он позаботится о вас.
Парень оптимистично улыбнулся. Он мог позволить себе оптимизм, поскольку не летел с ними.
Затем Шмуля отвели в вещевой отдел и подобрали ему снаряжение. Он подумал о том, что никогда в жизни еще не был так хорошо одет, хотя чувствовал себя в этой одежде как самозванец. Одежда была для него великовата, но, оглядевшись вокруг, он понял, что мешковатость является американским стилем. Вероятно, эти огромные болтающиеся одежды, сшитые из бесконечных кусков материи, должны были символизировать процветание. На складе американцы вытаскивали эти предметы из огромных стопок — стопки штанов, доходящие до неба! И венцом уродства был шлем, напоминающий по форме купол московского собора, весивший все шесть тонн и клонивший Шмуля налево или направо, если только он не сопротивлялся этому.
Шмуль осмотрел себя. Третья форма за войну, и в какую же странную цепочку они выстроились: тиковая роба заключенного — фланель вермахта — плотный американский хлопок, увенчанный сталью, как колоколом.
Сейчас, сидя в самолете, который нес его все ближе к Германии, Шмуль задумался об иронии судьбы.
«Я должен был найти особый способ, чтобы умереть. Печи были для меня недостаточно хороши, нет, меня больше устраивает спрыгнуть с самолета вместе с ковбоями, индейцами и гангстерами из Америки».
Он снова взглянул на Литса и обратил внимание на то, как тот сидит: одна нога вытянута вперед, лицо напряженное, глаза устремлены в никуда, все его существо направлено на то, чтобы получить максимальное удовольствие от сигареты. Литс увидел, как зажегся сигнал готовности. Он раздавил окурок ботинком здоровой ноги. Больная нога тупо ныла. Неподвижная, вытянутая, застывшая в холодном самолете, она не подчинялась своему хозяину. Литс массировал ее, нервно разминал пальцами, пытался хоть немного вернуть к жизни. Он притронулся к колену, и рука стала влажной. Снова потекло.
«Сволочь, — подумал он. — Именно тогда, когда она мне нужна».
Он вспомнил свой первый прыжок, первый настоящий прыжок, то есть с живыми немцами, винтовками и настоящими пулями внизу. «Ланкастер», хотя он и больше, казался менее прочным, чем С-47, и Литс испытал чувство настоящего одиночества в том большом бомбовом отсеке, где их было всего лишь трое рядом с угрюмым инструктором по прыжкам. Здесь же их — целая толпа, две футбольные команды вместе с заменой. И дверь, прекрасная американская дверь, триумф индустрии янки. Британцы прыгают из люка в бомбовом настиле по довольно глупым причинам: это что-то вроде школьного испытания на прочность, наподобие холодной ванны или услужения старшим школьникам. Литс направил весь свой страх на то, чтобы пройти через люк и не сломать себе голову. По каким-то необъяснимым причинам янки обладают странной привычкой смотреть вниз при выпрыгивании, чтобы видеть, куда они направляются, и из-за этого всем лицом врезаются в люк. Литс видел, как это происходит, в одной из британских секретных школ, где его обучали прыгать по-британски во время подготовки к войне в рядах ОСС. Там даже была в ходу поговорка: «Янки всегда можно узнать по сломанной челюсти».
Вспыхнул новый сигнальный огонь, красный. Три минуты. Время пристегнуть вытяжной строп.
Шмуль стоял в проходе. Это напоминало ему переполненный варшавский троллейбус, тот, что ходил по улице Глинки, рядом с ювелирными магазинами. У него даже был строп, чтобы держаться в этой тесноте, и он чувствовал дыхание других людей, омывающее его. Был момент внезапного страха, когда самолет повернул влево и Шмуль, неуклюжий в своем новом облачении, чуть было не упал. Он почувствовал, что теряет равновесие и вместе с ним — контроль над собой. Не за что было ухватиться; он уже подчинился падению, но тут его поддержал Литс.
— Спокойней, — пробормотал он.
По коридору самолета свистел свежий и яростный ветер. Проблеск естественного света, не очень сильный, обозначил конец темноты. Дверь открылась.
И тут, как театральная очередь, которую наконец-то допустили до желанного представления, цепь начала двигаться. Она двигалась довольно быстро, словно впереди лежала какая-то желанная цель.
Шмуль увидел небо. Американец, пристегнутый к двери, без предупреждения подтолкнул его в плечо, и, удивляясь собственной непочтительности, Шмуль огрызнулся на совершенно незнакомого человека и, как бы желая выразить ему свое презрение, шагнул вперед.
Гравитация высосала достоинство из всех его членов, и он затрепыхался, как тощий птенец. В нескольких сантиметрах от него проплыл хвостовой стабилизатор с заклепками и всем прочим. Шмуль с криком падал в огромной, холодной, темной тишине, двигатели теперь милосердно исчезли, с ними исчез и шум, и остался только он один, падавший до тех пор, пока — ах! ох! — что-то сильно не дернуло его и он не почувствовал, что плывет под большим белым зонтом. Шмуль огляделся и заметил, во-первых, что небо полно видений — медузы, движущиеся с подводной медлительностью, шелковые нижние юбки молоденькой девушки, наволочки и простыни, полощущиеся на бельевой веревке, — а во-вторых, что, несмотря на великолепие этого зрелища, земля довольно быстро приближается. Он надеялся на безмятежный спуск, воображая, что под ним тысячи футов пространства. Но конечно, они прыгнули с малой высоты: меньше времени в воздухе — меньше рассеивание, и Шмуль уже чувствовал внизу горизонт. Огромная черная земля разбилась об него. Разве он не должен был при этом что-то сделать? Впрочем, неважно. В несущейся навстречу стене темноты, приближающейся, как скорый поезд, Шмуль увидел свою участь. Он рванулся вперед, чтобы обнять ее, ожидая, что не будет никакой боли, только освобождение, и получил ошеломляющий удар, пронзивший его голову стрелой света и лишивший его всяких чувств.
«Я мертв», — подумал он с облегчением.
Но тут над ним возник сержант, отчаянно ругаясь на английском.
— Давай, Джек, отрывай свою задницу от земли, пошли, — и побежал дальше.
Шмуль встал, чувствуя ушибы в дюжине мест, но не ощущая ни одного перелома. Ноги подкашивались под весом собственного тела, в голове все еще гудело эхо приземления. Постепенно он начал замечать, что все поле оживленно движется. Люди куда-то бежали без всякого приказа. Шмуль попробовал сообразить, что же ему теперь делать, и решил, что в первую очередь надо освободиться от ремней парашюта. Внезапно рядом с ним материализовался человек.
— Вы в порядке? Ничего не сломали?
— Что? А. Нет. Нет. Ну и ощущение.
— Отлично.
Шмуль неловко возился с ремнями парашюта, не в силах заставить свои пальцы слушаться и не вполне соображая, что же он должен сделать, и тут почувствовал, как Литс ухватил большую пряжку, которая оказалась центральным узлом паутины державших его ремней, и в следующую секунду ремни ослабили свою хватку.
Шмуль быстро огляделся вокруг: по темному полю рассыпались люди, а за ними маячили стволы сосен. Под высоко висящими звездами стояла полная тишина. Все теперь было совсем по-другому. Он начал искать какие-нибудь приметы, подсказки, которые помогли бы ему сориентироваться. Внезапно он почувствовал свою полную бесполезность.
