— Я не имею к этому никакого отношения.
— Где вы работаете, господин Шевц?
— Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
— Творчества?
— Я поэт.
— Где вы публиковались?
— Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас — опубликоваться?
— А разве трудно?
— Еще как… Без связей попросту невозможно… Или если не поддержит какой-нибудь меценат… А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
— Пожалуйста, взгляните на это фото.
— Это я. Знаете, самое выгодное дело — наняться в какую-нибудь съемочную группу… Они неплохо платят, и потом, это временно… Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
— В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
— Точного названия нет… Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят…
— Какой это был день?
— Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел… По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот… Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок…
— Кто вас просил об этом?
— Не помню.
— Люс просил?
— Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно…
— А кто вам сказал, что там Кочев?
— Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный…
— Почему вы считаете его шпионом?
— Потому что он предлагал мне деньги на издание книги…
— Когда?
— Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили… Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
— Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали…
— А я не ему читал… Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн…Море идиотизма
Пополняется ручьями глупости.
Но ведь ручьи рождены снегом,
Который тает?
Возможно ли из белизны рожденье грязи?
Где логика и в чем секрет проблемы?
А может быть, бессилье чистоты
Обречено на превращенье в ужас?
А сила, пусть в крови, в истоме стали,
В конце концов останется булатом
С отливом синевы?
Загнать моря в ручьи.
Ручьи вернуть снегам.
Снег пусть окован льдом.
А я пусть стану тем,
Кто властен над природой.
Закон мой прост, но чист,
Он требует любви,
Свободы, силы.
Он требует меня — для вас!
Эй, ждите!
Я иду!
— Где-то перекликается с Энцесбергером…
— С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!
— Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант… Ну и что дальше?
— Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я, наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: «Почему вы не публикуетесь, Иоганн?» А я ответил, что он столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился… А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он сказал, что хочет послушать мои стихи… Он сказал, что вечером пойдет в «Ам Кругдорф», это такой маленький ресторанчик возле университета, и что мы можем перед этим с ним увидеться… Вот…
— Дальше?
— Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. «Или, — говорит, — давайте мне ваши стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем…» А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги… Он спросил — сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: «Тысяча марок устроит?» Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои… Спросите наших, кто читал Гёте? Из тысячи один. А если и читали, то этого ядовитого Гейне… А он такой же немецкий поэт, как я — французский.
— Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.
— А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.
— В этом с вами трудно не согласиться…
— Кочев, кстати, не согласился… Но неважно. Он, — продолжал Шевц, — сказал: «Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть… Но мне, — продолжал он, — как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности… Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао…» Я сразу смекнул, в чем дело… Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: «Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале…» И я ответил ему: «Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!» Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел…
— И больше с ним не встречались?
— Нет.
— Где вы с ним увиделись?
— Возле остановки метро.
— Какая станция?
— Онкл Томс Хютте…
— В какое время?..
— Часов в одиннадцать…
— Он стоял в метро или был наверху?
— Там же все наверху!
— Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?
— В центре? Нет… По-моему, нет… Да нет же, конечно, возле метро…
— Почему вы не сказали об этом раньше?
— Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело — самому быть честным…
— Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?
— Конечно. А как же иначе можно это расценить?
— Иначе? Можно и иначе… Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы…
