Люс вышел из клуба первым, следом за ним — Джейн и Хоа. Когда он подходил к машине, он услыхал сзади тяжелые шаги быстро бегущего человека и крик Джейн:
— Люс!
Он обернулся. На него бежал Ричмонд, выставив вперед кулаки.
Джейн бросилась к Люсу, закрыла его собой и стала отталкивать к машине.
— Хоа! — крикнула она беспомощно. — Суньте его в машину! Ричмонд, милый, не надо! Завтра вам будет стыдно! Фердинанд, — она умоляюще обернулась, — сядьте в такси, он изувечит вас!
Люс дал посадить себя в машину, но, когда они отъехали, он начал ругаться:
— Поверните обратно! Я говорю вам — поверните обратно! Вы не дали мне ударить его! Поверните обратно, шофер!
Джейн открыла окно, и в машине, где глухо урчал кондиционер, сразу же стало жарко. Она высунула лицо навстречу ветру и тихо сказала:
— Фердинанд, таких, как вы, ричмонды всегда будут бить… Поэтому вы мне и нравитесь…
«ВЫ ЖЕ ОТЕЦ, ГОСПОДИН ДОРНБРОК!..»
В восемь утра Берг позвонил в секретариат Дорнброка.
— Доброе утро, говорит прокурор Берг. У меня есть необходимость встретиться с господином Дорнброком.
— Доброе утро, господин прокурор, председатель нездоров, однако я доложу его помощнику о вашем звонке.
— С кем я говорю?
— Это секретарь помощника господина председателя.
В трубке что-то щелкнуло, и настала полная тишина.
Берг еще раз проглядел те вопросы, которые он собирался задать Дорнброку.
— Дорнброк слушает…
— Доброе утро, это прокурор Берг.
— Здравствуйте. Вы хотите, чтобы я приехал к вам? Или в порядке одолжения вы сможете приехать ко мне? Я болен…
— Если врачи не будут возражать, я бы приехал к вам немедленно.
— Врачи, конечно, будут возражать, но я жду вас.
Дорнброк, укутанный пледом, лежал на тахте как мумия. На черно-красном пледе его большие руки казались особенно белыми.
— Я понимаю ваше горе, господин Дорнброк, поэтому задам лишь самые необходимые вопросы.
— Благодарю вас.
— Скажите, ваш сын был здоров? Совершенно здоров?
— Вы имеете в виду его душевное состояние? Он был здоров до того, как отправился в поездку по Дальнему Востоку. Он вернулся оттуда иным… Совершенно иным. Я не узнал Ганса, когда он вернулся оттуда.
— Чем вы это можете объяснить?
— Не знаю.
— У вас есть враги, которые могут мстить?
— Враги есть у каждого человека. Могут ли они мстить мне, убивая сына? Или воздействуя на него какими-то иными способами, доводя до самоубийства? Я не могу ответить на этот вопрос.
— Когда вы видели сына последний раз?
— Вечером, накануне трагедии.
— Где?
— Дома.
— У вас не было никакой беседы с сыном?
— Была.
— О чем?
— О наших делах.
— Он был спокоен?
— Нет. Он был взволнован.
— У вас, отца, нет объяснений этой взволнованности?
Дорнброк отрицательно покачал головой.
— Вы верите в то, что ваш сын мог покончить с собой?
Дорнброк смотрел на Берга и не говорил ни слова. Они смотрели друг на друга, и лица их были непроницаемы.
Берг, впрочем, заметил, как дрогнули губы Дорнброка, это было только одно мгновение, но и Дорнброку было достаточно одного лишь мгновения, чтобы увидеть, как прокурор заметил эти его дрогнувшие губы.
«Ну и что? — глядя на Берга, думал Дорнброк. — Ну и что, прокурор? Ты идешь по горячему следу, но моего мальчика больше нет. Нет больше моего Ганса, а если я сейчас назову тебе имя, тогда не будет и моего дела, и тогда уже вовсе ничего не останется в этом мире…»
— Вы можете сказать мне, что вменялось в обязанности вашему сыну во время его последней поездки?
— То же, что и всегда: решение дел, связанных с производством и финансированием нашего предприятия.
— Вы можете ознакомить меня с деловыми бумагами, со всеми документами, связанными с его поездкой?
После долгого молчания Дорнброк отметил:
— Я должен согласовать это с наблюдательным советом.
— Когда мне следует ждать этого согласования?
— Как только врачи позволят мне встать.
— По телефону согласовать нельзя?
— У нас так не принято.
— Но если этого потребуют определенные обстоятельства, можно рассчитывать на ваше содействие?
— Если обстоятельства расследования окажутся столь серьезными, я пойду на то, чтобы вынести этот вопрос на правление без моего личного участия.
— В какое время вы виделись с вашим сыном в тот трагический день?
— Это было вечером.
— Конкретно.
— Не помню.
— В шесть?
— Позже.
— В восемь?
— Не помню.
— Как долго продолжалась ваша беседа?
— Не более часа.
— И потом ваш сын уехал?
— Я этого не видел.
— Больше вы с ним не встречались?
Дорнброк отрицательно покачал головой и ничего не ответил.
— Значит, вы с ним больше не встречались? — повторил Берг настойчиво, и Дорнброк понял, что в портфеле у прокурора записывающее устройство. — Я понял вас правильно?
«Я вижу, — думал Берг. — Я все вижу. Ты хочешь что-то мне сказать, старик… Скажи, все равно ведь тебе не жить спокойно… Всегда перед тобой будет стоять лицо сына… Ты ведь знаешь, кто погубил его. Ну скажи!»
Дорнброк выдержал его взгляд, но почувствовал, как стало резать в глазах. Он притронулся пальцем к сухим векам и ощутил резкую боль.
— Вы не упустили никаких деталей, которые позволили бы мне найти убийцу вашего сына? — тихо спросил Берг. — Я найду его, господин Дорнброк. Только с вашей помощью я бы сделал это значительно быстрее… Вы же отец, господин Дорнброк…
Дорнброк закрыл глаза, давая понять, что он очень устал.
— Итак, вы считаете возможным самоубийство вашего сына? — тихо спросил Берг. — Вы, отец, считаете это возможным?
И Дорнброк, не открывая глаз, ответил:
— Да.
…Берг знал теперь почти все о последнем дне Ганса Дорнброка. Он опросил сорок семь свидетелей и сейчас имел точную схему того рокового дня. Оставался лишь один пробел. Берг знал, что, вернувшись из Токио, прямо с аэродрома Ганс поехал на теннисный корт. Он сыграл два хороших гейма один на один с тренером Людвигом, потом провел шесть геймов в паре с Вилли Доксом, журналистом из Лондона, а после этого, приняв горячий душ, отправился в свое бюро.
