— Хорошо, — сказал Исаев, — только, Сашенька, давайте договоримся: вы снимаете свою подпись, во-первых; клянетесь никому не говорить, что это написали вы, если не хотите мне зла, во-вторых; и, в-третьих, после того, как я сам поправлю ваш материал и наберу его, эта тетрадка будет сожжена.
— Хотите, дам честное благородное слово?
— Хочу.
— Честное благородное слово, Максим Максимыч! Не обижусь: дописывайте, переделывайте и жгите — пожалуйста. Но обязательно напечатайте про этот наш позор. Только неужели вы слову верите?
— Вашему — да. Ну-с, теперь быстренько уходите. И надуйтесь на меня для вида, а я пойду работать.
Исаев взял тетрадь и побежал — через две ступеньки — вниз, в наборный цех.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
В кабинете у Гиацинтова шторы были приспущены. Настольная лампа выхватывала из полутьмы зеленоватый овал стола. Гиацинтов чертил на листке бумаги женские профили. Напротив него сидел Чен.
— Послушайте меня, приятель, — сказал Гиацинтов, — кто ко мне попал, тот сам не выходит. Если, конечно, я не столкнулся с умным и дальновидным человеком. Вся ваша липа с американским телеграфным агентством и с листовками для Лобба мною проверена. Вы им материалы подсовывали политического характера, чтобы поссорить атамана Семенова с нашим правительством. Кто вам передавал эти материалы?
— Мне смешно вас слушать, Кирилл Николаевич, — удивился Чен. — Мое дело — сенсация. И на бирже и в политике. За свежий товар платят больше. В воздухе тогда носились слухи про Семенова, а что там и как — не это ведь важно, Кирилл Николаевич, важно, чтоб первым.
— Вполне рационально, вполне… А зачем водичку с солянкой наливали в бензин для танков?
— Нет, это явная клевета и гнусный домысел!
— Какой смысл моим людям клеветать на вас?
— Я и сам голову ломаю. Может быть, меня с кем-нибудь спутали?
— Да нет, — вздохнул Гиацинтов, — я сам был бы рад, если б спутали… У вас столько влиятельных защитников! Вон Максим Максимыч уже пятый раз звонит, справляется о вас.
— Кто, кто?
— Да Исаев. Макс…
— Не изволю знать.
— Полноте, полноте.
— Как вы сказали? Макс?
— Ну да, Максим Максимыч Исаев.
— Право, не помню.
— Значит, не знакомы?
— Совершенно определенно — не знаком.
Гиацинтов достал из стола конверт, бросил его Чену:
— Посмотрите, это занятно.
Чен улыбнулся своей ослепительной, чуть подобострастной улыбкой, придвинул к себе конверт, достал из него несколько фотографий. На всех фотографиях были изображены Чен с Исаевым: у касс ипподрома, на улице, возле редакции.
— Ну как? — поинтересовался Гиацинтов, разглядывая свои квадратные, лопатообразные ногти. — Признали?
— Нет, не признал. Я ведь имею богатую клиентуру в городе: большинство уважаемых людей играет на бирже, даже ваши сотрудники.
— Я знаю, — спокойно сказал Гиацинтов. — Вы кого имеете в виду персонально?
— Многих.
— Уж и многих…
— Честное благородное.
— И всех помните?
— Не всех, но большинство.
— А Исаева забыли?
— Кого?
— Исаева.
— Забыл.
— Вы, между прочим, этим своим упорством ему же хуже делаете. Я уж забеспокоился — что вы так его выгораживаете, не боитесь ли вы его? Надо будет мне им заняться как следует.
— Конечно. Проверка — великая вещь.
— Приятель, вы что, меня в дураках хотите оставить?
— Господи, да что вы, Кирилл Николаевич! Я ведь не против того, что меня посадили, только зачем мне лишнее клеить? На черном рынке играл? Да, играл! Бизнес имел с иностранцами? Да, имел! За это готов нести наказание.
— А деньги ваши где от бизнеса?
— Кутежи и проститутки жизнь отнимут, не то что деньги.
— Опять-таки верно. Значит, поручителя за вас не найдется?
— Кого угодно про меня спросите — все скажут только доброе.
— Ну что ж, сейчас пригласим того, кто помнит вас.
Гиацинтов позвонил в звоночек. Дверь отворилась, и вошел Стрелков, агент по кличке Столяр.
— Здравствуйте, гражданин чекист Марейкис, — заговорил он шипучим голосом. — Не думали, верно, что встретимся? А я — вот он, весь перед вами! Или забыли Лубянку? Забыли кабинет на третьем этаже?!
Стрелков набрал в рот слюны и, приблизившись, плюнул Чену в лицо.
Чен достал платок, вытер лицо, ни один мускул в нем не дрогнул.
— Я протестую, — сказал он тихо. — Что это такое, Кирилл Николаевич?
Стрелков ударил его наотмашь — ребром ладони по лицу. Хлынула кровь из носа.
— Я те попротестую, — прохрипел он. — Я те, суке, попротестую!
— Успокойтесь, — сказал Гиацинтов, — поменьше эмоций. Спасибо вам, Сергей Дмитриевич. До свиданья.
Стрелков вышел из кабинета.
— Послушайте, милый товарищ Марейкис, — заговорил Гиацинтов, — не считайте нас олухами. Вы свою партию проиграли. Хотите жить — давайте говорить откровенно. Ну как?
— Тут какая-то чудовищная ошибка, Кирилл Николаевич, право слово!
— Пеняйте на себя. Сейчас вас станут пытать. А как же иначе прикажете поступать? Не гуманно? Согласен! Так помогите мне не быть жестоким. Вы делаете нас зверьми, вы, а не кто-либо другой.
Вошло пятеро. Они зажали руки и ноги Чена в деревянные колодки и разложили на столе набор тупых игл.
— Они сейчас будут вгонять вам иглы под ногти. Это больно очень больно, — медленно говорил Гиацинтов, продолжая заниматься своим маникюром. — Начинайте, ребята.
В кабинете стало тихо. Гиацинтов отложил пилки, и, когда иголка стала входить под ноготь большого пальца, оставляя багровый след, он весь подался вперед, впившись глазами в лицо Чена. А Чен сидел недвижно, лицо его словно окаменело, только зрачки глаз стали расширяться.
— В мизинчик, — тихо попросил Гиацинтов, — это нежней, когда в мизинчик, там мясцо молоденькое.
И снова он весь подался вперед, а Чен продолжал сидеть замерев и смотрел широко открытыми глазами сквозь полковника, который кусал губы и часто дышал, наблюдая за иглой, входившей в мизинец.
— Ну! Ну же! — говорил Гиацинтов. — Ну, зачем ты нас всех мучаешь? Ну, скажи нам что-нибудь…
Чен ответил утиным, крякающим голосом:
— Это ошибка, я ни в чем не виноват.
Сказал он это очень быстро, потому что боялся сорваться на крик.
