РАСПОЛОЖЕНИЕ КАВАЛЕРИЙСКОЙ БРИГАДЫ
Блюхер в сопровождении командиров быстро идет через плац к конюшням, огороженным высоким забором. Оттуда доносится тоскливое ржание. Блюхер — злой и хмурый, на лбу — складки, глаза спрятаны под бровями. В громадный огороженный двор, где сейчас стоит добрая сотня лошадей, купленных для бригады у крестьян, он почти вбегает.
— Почему кони не в конюшнях?
— Полно, ставить некуда.
— Почему не построили временных?
— Завтра переведем конский запас в Балку, там есть пустые помещения.
— Почему завтра? Почему не сегодня?
Он не слушает ответа, досадливо машет рукой и начинает осматривать лошадей. Делает он это медленно, близко заглядывает в конские морды, щупает мускулатуру груди и нос. Он переходит от одной лошади к другой и очень вдумчиво, тщательно изучает каждую. Коннице белых надо противопоставить красную конницу, иначе пехоте не выдержать. И орудиям надо придать лошадей — они мертвы без конницы.
— Куда вы думаете определить эту, каурую? — спрашивает Блюхер сопровождающих его командиров.
— В пятую батарею.
— Понятно… Извольте сказать, каковы требования к вьючным лошадям для артиллерии?
— Какие требования?
— Те, которые разосланы по частям неделю назад. Вы их видели?
— Так точно.
— Помните?
— Да.
— Извольте повторить.
— Я помню в общих чертах…
— Придется напомнить частности. Вьючная лошадь для артчастей должна быть с широкой грудью, на коротких ногах, плотного склада, круторебрая, с крепким копытным рогом, с прямой короткой спиной, без старых ссадин на спине и с невысокой правильной холкой, — вдалбливая каждое слово в собеседников, отчеканил Блюхер. — А разве эта лошадь в артиллерию годится? На ней хоронить хорошо, а не воевать. Определите ее в обоз.
Блюхер идет дальше, осматривая коней.
— А это что такое? — спрашивает он. — Каких лошадей мы вообще не берем в армию?
— С порчеными копытами.
— Еще?
— С сжатой пяткой.
— Еще?
— Вислоухих.
— Еще?
Молчат командиры, смотрят под ноги, мнутся.
— Ай-яй-яй, — качает головой Василий Константинович, — нехорошо иметь девичью память, граждане комэски и комкавполками. А если у коня передние ноги значительно выгнуты назад в коленях?
— Не годится, если гнуты в коленях, — гудят командиры.
— Да я знаю, что не годится. А вот этот конь? У него ноги, как луки. Зачем его взяли?
— Недоглядка.
— Прошляпили, гражданин министр.
— Люблю самокритику, — говорит Блюхер хмуро, — только не в военных организациях, а в лавках головных уборов. Этого коня выбраковать.
Главком идет дальше. Он придирчиво осматривает каждую лошадь, смотрит, как подкована, заглядывает в зубы, пробует на ощупь мышцы ног. И вдруг возле забора он видит кобылу с огромными страдальческими глазами, а возле нее рыженького жеребенка. Тот жмется к матери, испуганно смотрит молочными еще, с голубизной, глазенками на людей, которые приближаются. Кобыла притирает сына к забору, стараясь спрятать его от людских взоров.
— Ах ты, маленький, — ласково говорит Василий Константинович. — Ах ты, красавец мой нежный…
Он осторожно тянет руку к жеребенку. Кобыла настороженно следит за его рукой и переступает задними ногами — часто-часто, словно собираясь взбрыкнуть.
— Василий Константинович, — опасливо говорят командиры, — как бы она не зашибла…
— Да разве она зашибет, — по-прежнему ласково говорит Блюхер, — она ж видит, что мы к нему с лаской, она только жестоких будет шибать…
Он дотрагивается до головы жеребенка и легонько начинает почесывать его лоб, поглаживать за ушами, что-то тихое и нежное говорит ему, угощает четвертью сахарного кусочка. Жеребенок делает шаг от матери к Блюхеру и начинает тереться об его руку тоненькой шеей. Мать теперь уже не переступает задними ногами так часто, только все время опускает голову и трогает сына губами за спину. Жеребенок оглядывается на нее, не отходя от Блюхера, и тихонько покачивает головой, будто успокаивая ее.
Василий Константинович берет лошадь за узду и ведет ее среди ржания и копытного перестука в конюшню. Следом за кобылой идет жеребенок.
— Разве можно брать лошадей с сосунками? — спрашивает Блюхер командиров после того, как поставил мать с сыном в стойло и насыпал им вволю сена. — Разве ж можно, дорогие граждане командиры?
— В приказе про это не сказано.
— Гражданин министр, там только сказано, чтоб явно жеребых маток не брать.
— Если б там было запрещено, разве б мы стали? Тоже ведь не звери, а люди.
— Эх-хе-хе, — задумчиво и грустно тянет Блюхер. — Ладно, впредь имейте в виду, люди… Пойдемте к вам в штаб, посмотрим, как обстоят дела с фуражом и боеприпасами.
ШТАБ КАВБРИГАДЫ
— Дайте мне список телефонов, — просит Блюхер, зажав телефонную трубку плечом возле уха, — надо позвонить в типографию.
— Пожалуйста, гражданин министр.
— Спасибо.
Блюхер быстро листает напечатанную на гектографе телефонную книжку штабных телефонов.
— Что такое инфористот? — удивленно спрашивает Блюхер.
— Информационно-исторический отдел, гражданин министр, — со снисходительной улыбкой объясняют Блюхеру.
— Вот в чем дело… А изопу? Что-нибудь связанное с художниками?
— Это фельдшерский изоляционный пункт.
— А что такое ВПН?
— Военный помощник начальника железной дороги.
— Ага… Ясно… — Блюхер называет номер телефона, ждет, пока ответят, и говорит: — Это Блюхер. Да, товарищ начальник телефонной станции, да, тот самый. У меня к вам просьба. Пожалуйста, переведите на русский язык все обозначения вроде инфористот, изопу, пертелстан и так далее. Научитесь уважать родной язык.
Блюхер кладет трубку на рычаг, качает головой.
— «Изопу»! В типографию я позвоню позже, давайте посмотрим, что к вам поступало в последние дни из боеприпасов.
Ему приносят пачку приказов и рапортов. Он просматривает бумаги, шевелит губами, подсчитывая что-то, гремит костяшками на счетах. То и дело ему попадаются бумаги, перечеркнутые размашистыми резолюциями. Написаны резолюции громадными, но абсолютно стертыми буквами — карандаш раскрошен, поэтому понять, что написано в самом документе, нет никакой возможности. Блюхер несколько раз смотрит на свет, чтобы разобрать написанное.
