— Объективная справка на одного человека…
— Норвежца?
— Да.
— Ты имеешь в виду Кристину? — тихо спросил Эронимо. — Видимо, так, да?
— Так.
— На всякий случай я приготовил те данные, которые она дала нашей иммиграционной службе в аэропорту…
— Ну и что?
— Живет в Осло… Учится в аспирантуре математического факультета университета… Не замужем… Проживает по Стокгольмсгатан, в доме девять… Родственников и знакомых в Испании нет, наличных денег продекларировала четыреста двадцать семь долларов… Цель приезда — туризм… Мадрид, Севилья… Возвращение на родину через Мадрид, срок пребывания в стране два месяца…
— Она указала отель, где намерена остановиться?
— Да.
— Какой?
— «Мадрид», на Пласа-д'Испанья.
— Кто-нибудь бронировал ей номер?
— Она сама прислала телеграмму из Осло.
— На испанском?
— Да.
— Много ошибок в тексте?
— У меня создалось впечатление, что телеграмму составлял испанец. Причем очень грамотный, что не часто встречается… Мы ж не в ладах с грамматикой, наша стихия — устное слово…
— В каких справочниках есть этот отель?
— Этого отеля в справочниках нет, Пабло. Я уже проверил…
— Ты слушаешь все телефонные разговоры с заграницей?
— Денег не хватит, слишком дорогое удовольствие…
— Ты навел эту справку по своей инициативе?
— Нет. Я обязан давать отчет о тех, кто вошел в контакт с ведущими дипломатами великих стран…
— Кому?
— Фернандесу.
— Но ты считаешь его управляемым?
Эронимо пожал плечами:
— На этот вопрос довольно сложно дать определенный ответ… Но после того как он вознамерился отправить к вам своего сына, с ним можно будет говорить в скрипичном ключе: парень — его единственное дитя…
— На доктора Брунна у тебя нет ничего нового?
— Есть.
— А почему ты мне ничего об этом не говорил?
— Потому что ты меня не спрашивал… Ты же с ним работаешь сам, мои люди засекли твой к нему интерес, я после этого снял наблюдение…
— Что-нибудь тревожное есть?
— Не знаю, насколько тревожное… Но интересное — есть… Он вошел в контакт с Гонсалесом…
— С каким? У вас столько Гонсалесов, сколько у нас Джонсонов.
— С тем Гонсалесом, который был заместителем начальника разведки у Франко в период гражданской войны…
— Как это ему удалось?
— Они были знакомы в Бургосе… Там доктор Брунн был известен — наиболее близким друзьям — под фамилией Штирлиц…
— Гонсалес по-прежнему в опале?
— Да.
— Отчего Франко его уволил?
— Генералиссимусу не понравилось, что Гонсалес выступил против отправки в Россию «Голубой дивизии».
— А отчего он возражал против этого? Получил слиток золота от ГПУ?
— Нет, слитков не получал… Просто он хорошо знал отношение испанцев к русским… Он читал сообщение агентуры, знал всю правду.
— Франко тоже знал правду, я полагаю.
— Нет. Ему не докладывали о том, что ему не нравилось. Он всегда говорил, что испанцы ненавидят красных. Ему так было спокойно, понимаешь? Он хотел в это верить, и ему нельзя было возражать.
— Тебе не удалось послушать, о чем Гонсалес говорил с Брунном?
— Это асы, Пабло… Дома они болтали о пустяках… А потом генерал пригласил Брунна в «Клуб Йерро», вход только для своих, элита, мои люди не смогли туда войти, мокли под дождем, пока те пировали и обменивались тайнами.
— После этого ты продолжал за ними наблюдать?
— За генералом мы смотрим постоянно. А за Брунном глянули только пару деньков… Ничего серьезного не было…
— А несерьезного?
— Он встретился с Веласкесом…
— Кто это?
— Спроси твоих британских коллег, у них на него может быть хорошее досье.
— Ах, это парень, который работал в Лондоне, а потом у нас? С дипломатическим картоном?
— Да.
— Где они встретились?
— Что, ваши не смотрели в эти дни за Брунном?
— Он ушел от них пару раз.
— Да, он хорошо уходит от наблюдения, вполне профессионально. Нет, к сожалению, ничем не могу тебя обрадовать, Веласкес увез его к себе на финку, под Гвадалахару, туда не пролезешь…
— Все?
— Все. У меня создалось впечатление, что Гонсалес по просьбе Штирлица подбирал какие-то материалы по немцам в Аргентине.
Роумэн посмотрел на часы, потер лицо пятерней, глянул на себя в зеркало: красные полосы не появились; слава богу, успокаиваюсь; Криста никуда не вышла из дома и ни к кому не звонила; следовательно, вчера Штирлиц сделал первый ход своей игры; нет, их игры; ну что ж, играйте, сукины дети, мне это на руку, посмотрю вас в деле; я даже перестал держать на него зло; ничего не поделаешь, он выполняет свою работу, я — свою, поглядим, кто перетянет канат.
— Ну, что? — спросил Роумэн. — Посидим еще полчаса и пойдем обедать?
— До обеда еще три часа.
— Это до испанского, — улыбнулся Роумэн. — А до нашего — час. Думаю, была ложная тревога, Эронимо… Я не мог не обратиться к тебе за помощью, но я не зря спрашивал, можно ли сделать так, чтобы эта наша работа осталась только нашей работой…
И в это как раз время раздался телефонный звонок; поступило первое сообщение наружного наблюдения: из квартиры кабальеро «Р» («Роумэн») вышла женщина; ей присвоено обозначение «Б» («буэна», «хорошая»), подошла к телефону-автомату, проверившись перед этим, набрала номер… Аппарат в будке один, поэтому слушать разговор, не вызывая подозрений, невозможно…
Через минуту позвонили из пункта записи; подключили аппарат Кемпа; Пол сразу же услышал голос Кристы: «Нельзя ли попросить в вашей библиотеке книги по теории чисел?» — «Куда вы звоните?» — «В библиотеку». — «Вы ошиблись». — «Это номер двенадцать тридцать сорок два?» — «Нет, двенадцать пятьдесят пять сорок два».
…В двенадцать пятьдесят пять Криста встретилась с Кемпом в центральной библиотеке — в очереди на заказ книг. Она что-то сказала ему, несколько фраз, упомянула какое-то имя и адрес Холи-Буде (Роумэн понял, что агенты Эронимо именно так произнесли английское слово «Голливуд»), говорила словно бы сама с собой, полуобернувшись (как в Прадо, понял Роумэн), прямого контакта не было, все действительно очень походило на то, что описывал доктор Брунн, он же Бользен, он же Штирлиц, будь неладен его профессионализм.
