Он выслушал адрес, подивился тому, что Карденас вынес свое имя на вывеску, стареет, болезнь честолюбия с годами прогрессирует, и пообещал быть в «Рио-Фрио» через полчаса.
— Закажите себе вина, скажите, чтоб принесли «вино де каса», у Карденаса хорошие виноградники на побережье. Вы моя гостья, так что заказывайте все, что хотите.
…Как и положено в Испании, он опоздал на двадцать минут.
— Вы должны меня простить, — хмуро сказал Блас, быстро обняв женщину своими холодными глазами, взгляд его был откровенно оценивающим, бесстыдным, — как и все нации, лишенные настоящей индустрии, мы плохо ориентируемся во времени. Американцы самые точные люди, потому что плавят больше всех чугуна; если человек зазевается у домны, это грозит ему растворением в кипящем металле, очень больно. Даже если он спасется, его прогонят с работы, и он не сможет жить так, как жил раньше — с холодильником и автомашиной. А нам ничего не грозит… Если прогонят с работы — как жил испанец в нищете, так и будет продолжать жить. Зачем же торопиться? Видите, я самоед… Как вино?
— О, оно действительно прекрасно.
— Вы голодны?
— Очень.
— Прекрасно, — сказал Блас. — Меня просили показать вам город, я готов быть вашим гидом. Сейчас я закажу столик в «Лас пачолас», там дают самую андалусскую еду.
Он пружинисто поднялся и пошел вниз, к телефону.
Все-таки Пол, подумала Криста, совершенно не думает о том, как выглядит; он всегда одинаковый, такой, как на самом деле; все другие мужчины хотят казаться. Считают, что женщины склонны к игре; это неверно; именно мужчины больше всего думают о том, какое впечатление они производят.
…В начале сорок третьего в Осло привезли фильмы о природе Германии; в отличие от художественных картин эти ленты были подкупающе-правдивы, сделаны со вкусом и поэтому собирали довольно большую аудиторию — на фашистские боевики народ не ходил, потому что там все враги были чудовищами, каждый немец — богом, а кто любит голую пропаганду?
Криста особенно запомнила один фильм: оператор установил камеру на большой поляне и снял весенний слет тетеревов; черно-красные красавцы бились друг с другом, распушив хвосты, бились отчаянно, сшибаясь по-лебединому выгнутыми грудками, а тетерки наблюдали за этим турниром любви, прохаживаясь по поляне, словно бы все происходящее их и не касалось вовсе.
Она запомнила этот фильм так хорошо потому еще, что именно в это время немецкий офицер, поселившись в соседнем с ними доме, начал посылать ей цветы. Откуда он доставал цветы в ноябре, в затемненном Осло, где тогда именно ввели комендантский час, она не могла понять, но ей было это приятно, хотя отец как-то брезгливо, недоумевающе заметил:
— Принимать подарки от оккупанта?
А второй офицер — он занимал первый этаж в том же доме: хозяева сбежали в Англию — присылал ей шоколад; каждую субботу приходил его денщик и передавал старенькой фру Есперсен, которая жила в их семье уже двадцать лет, красивую коробку с диковинными конфетами, особенно поразительной была начинка — вино и вишни.
Потом в том же коттедже поселился третий немец; он специализировался на книгах — раз в неделю присылал томик поэзии или же альбом с фотографиями различных регионов Германии.
Он-то и пригласил Кристу в кино, как раз на тот самый фильм о бое тетеревов; она попросила его не провожать ее до дверей.
— Папа против того, чтобы вас провожал офицер оккупационной армии? — спросил немец; его звали Ганс.
— Не в этом дело, — легко солгала Криста, — но вы, конечно, знаете, как к вам относятся в Норвегии?
— К нам относятся хорошо, — ответил Ганс. — Только вздорные одиночки не понимают того, зачем мы сюда пришли. Неужели вас не страшит угроза британской оккупации? Пример Ирландии должен быть пугающим.
На праздник рождества они заявились к ним в дом втроем: книжник Ганс, Фриц с цветами и «шоколадный Вилли»; были чрезвычайно вежливы, сделали все, чтобы демонстративный уход из гостиной ее отца не был таким шокирующим, но все же вели себя словно те самые тетерева на току, только что хвосты не пушили.
…Блас вернулся, снова оценивающе оглядел Кристу, словно бы раздевал ее, попросил официанта принести еще одну бутылку вина и сказал, что в «Лас пачолас» столик зарезервирован, сначала выпьем здесь, потом прокатимся на экипаже по старой Севилье, а после отправимся на ужин; кстати, там прекрасные фламенко, значительно лучше мадридских, послушаем песни Андалусии, они здесь совершенно особые.
— О, как прекрасно! Спасибо! — откликнулась Криста.
— Вы в первый раз на пенинсуле? — спросил Блас.
— Да.
— Интересно?
— Конечно.
— Что успели посмотреть в Мадриде?
— Не очень-то много, — ответила Криста, усмехнувшись чему-то. Она ведь не хотела уезжать в Севилью; рядом с Роумэном, в его хирургически чистом доме, а потому, в самом начале, показавшемся ей отстраняюще-холодным, она совершенно неожиданно для себя испытала странное чувство, похожее на незнакомую ей ранее умиротворенность. Будучи человеком сильным, очень самостным, не играющим, он позволил ей ощутить спокойствие рядом с ним, то спокойствие, какого она не знала с той поры, как гестапо забрало отца и маму. Она убеждала себя, что все это выдумка, она на работе, никаких сантиментов, это мешает делу, расслабляет, дает простор для иллюзий, она говорила себе, что все происходящее — актерское «приспособление», просто надо придумать себе эту умиротворенность, чтобы сподручнее было делать то дело, которое ей поручено, но чем дальше, тем явственнее она понимала, что ощущение, родившееся в ней, не есть приспособление для более точного исполнения той роли, которая была для нее написана, но самое истинное чувство, ранее ей незнакомое.
Во время первой встречи с Кемпом она сказала:
— Надо бы поскорее все завершить… Боюсь, мне будет довольно сложно работать в будущем…
— Увлеклись? — спросил он, стоя к ней вполоборота и разглядывая полотно Мурильо. — Хороший мужчина?
— Да не в этом дело, — ответила она раздраженно. — Он очень открытый человек… Верит мне… И в нем нет гадости…
— Поступайте, как знаете, — ответил Кемп. — У нас к нему тоже нет отвращения. Просто следует понять, чем он живет дома. Это не есть нечестность. В конечном счете можете подсказать ему что-то, мягко подействовать на него… Вы никогда не поступите по отношению к нему бесчестно. Наоборот, вполне вероятно, что понадобитесь ему в сложной ситуации… Если он действительно намерен жениться на вас, не отказывайтесь, не надо… А вообще-то поступайте так, как вам велит совесть. Я не смею вас неволить, упаси бог.
Точно просчитав мужчину Роумэна, именно Кемп предложил Кристине настоять на поездке в Севилью; это проверка, заметил он, и для вас и для него; ничто так не выявляется, как чувство, — особенно во время короткой разлуки. Поймете, что он вам действительно дорог — очень хорошо, мы расстанемся, начнете строить свою жизнь; ощутите в нем холодность, что ж, продолжим наше дело, вам не будет так трудно, как сейчас, все понимаю…
