— Может быть, хотите перекусить, Брунн? — спросил Кемп. — Здесь есть довольно хорошие худиас, очень вкусный сыр…
— У вас жена, случаем, не испанка?
— Немка.
Его ко мне подвели американцы, подумал Штирлиц; он выполняет чужую работу, немец не предлагает еду незнакомому и не потому, что он плохой человек, просто такое не принято; традиции, будь они неладны; впрочем, немца могут раздражать наши горцы, которые угощают незнакомого путника, зашедшего в дом, самым лучшим из того, что у них есть; немец будет думать, чем он может отплатить, сколько это стоит, чем такое вызвано? Господи, какой маленький мир, но как он разностей, разгорожен, взаимоневедом…
— Но я не смогу ответить вам тем же, — заметил Штирлиц. — Я весьма ограничен в средствах.
— ИТТ хорошо платит своим людям. Какие языки вы знаете?
— Английский и испанский.
— В совершенстве?
— А оно существует? По-моему, совершенство возможно лишь тогда, когда бог сойдет на землю.
— Не знаю… Во всяком случае, я, не дожидаясь пришествия, в совершенстве освоил мое дело.
— Позволяете себе вольнодумствовать в католической стране? Это не против инструкций ИТТ?
— Вы набожны?
— Черт его знает… Суеверен, во всяком случае.
— Все суеверны… Так что намерены отпробовать? Сыр или худиас?
— А еще что здесь дают?
— Жареное мясо, — Кемп кивнул на камин. — Фелипе сказочно готовит мясо на ивовых прутьях. Чертовски дорого, но зато очень вкусно… Можно попросить зажарить на углях тручу,
[10]
совершенно сказочная еда…
— Тогда угостите меня соленым сыром, совершенно сказочной тручей и тинто.
[11]
Ну, валяй, реагируй, Кемп, подумал Штирлиц. Труча — это царская еда, и платят за нее по-царски. Давай, инженер, закажи тручу себе и мне, тогда я до конца поверю в то, что ты не случайно появился на дороге.
— Дон Фелипе, — крикнул Кемп, и Штирлиц сразу же понял, что этот человек служил в армии. — Сыр и тручу для сеньора, бутылку тинто, а потом два кофе, из тех зеленых зерен, что вы показывали мне в прошлую пятницу.
— Да, сеньор Кемп. Какое тинто хотите попробовать? Есть вино из Каталонии, очень терпкое; есть из Малаги, то, что вы как-то пили, густое, с черным отливом.
— А что вы порекомендуете моему гостю?
— Тинто из Каталонии интересней, мне его привозят не так уж часто.
— Рискнем? — спросил Кемп.
— Тот не выигрывает, кто не рискует, — согласился Штирлиц. — Я здорово голоден, опьянею, в горах делают крепкое вино.
— Ну и что? Пьянейте на здоровье, я отвезу вас домой.
— Спасибо.
— Вы никогда не пробовали работать с техническими текстами, Брунн?
— Нет.
— А потянете?
— Можно попробовать.
— Это у нас, немцев, можно пробовать. Американцы другие люди, они сразу же задают вопрос: «Можете или нет?» Отвечать следует определенно, с ними надо идти в открытую.
— Во всем?
— Что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного… Просто вы с ними работаете, вы, видимо, знаете, можно ли с ними идти в открытую во всех вопросах или что-то надо придерживать.
— Черт его знает. Скорее всего, надо идти в открытую во всем. Они ведь как дети, очень доверчивы и поддаются уговору. Им надо объяснить все, от начала и до конца, как в школе. Если они поймут и поверят, то лучших компаньонов и быть не может.
— Да, они славные люди, я с вами согласен… Но ведь они испытывают на себе влияние тех, против кого мы, немцы, так активно выступали в минувшей войне…
— Мои боссы этого рода влияниям не подвержены, — отрезал Кемп. — Цветных и славян компания не держит, в этом смысле можете не тревожиться.
Штирлиц усмехнулся:
— А я и не тревожусь. Я лишен предрассудков, тем более сейчас за это больше некому карать, все рассыпалось.
Дон Фелипе принес сыр, зелень, вино в темной высокой бутылке, расставил все это на белой бумажной скатерти и спросил:
— Тручу прожаривать или вы любите ее сыроватой?
— Почти сырой, — сказал Штирлиц. — Только одной я не удовлетворюсь. Голоден. Мой друг сеньор Кемп, думаю, угостит меня тремя, а то и четырьмя тручами. Это сколько порций?
— Четыре, — ответил дон Фелипе. — Рыбы очень большие, сегодня утром еще плескались в водопаде, мясо прекрасное, очень нежное.
— Выдержите четыре порции? — спросил Штирлиц, не глядя на Кемпа, понимая, что на лице у того сейчас должно быть смятение. — Или я разорю вас?
— Да хоть пять, — ответил Кемп, и Штирлиц до конца убедился в том, что это человек есть продолжение того, что началось два часа назад на авениде Хенералиссимо, когда к нему подошел Джонсон.
— Тогда пять, — сказал Штирлиц. — Я осилю.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся Кемп. — Труча вам наверняка понравится, припеченная корочка совершенно поразительна, у дона Фелипе свой рецепт.
— Вы можете пить? Или за рулем боитесь? — спросил Штирлиц.
— Боюсь, но буду. И потом, гвардиа сивиль
[12]
на этой дороге не свирепствует, они психуют по тем трассам, где Франко ездит на охоту.
Кемп разлил тягучее длинное вино по грубым стаканам и чокнулся со стаканом Штирлица:
— За несчастных немцев.
— За них стоит, — согласился Штирлиц. — Чтоб не были такими доверчивыми.
— Как вас понять?
Штирлиц выпил, смакуя, очень медленно, вбирающе; пожал плечами:
— Понять просто. Несчастные немцы не могут жить без фанатичной веры. То они верили в Бисмарка, то в кайзера, то в Гитлера. Им нужен фюрер, трибун, сотрясатель, которого надо бояться. Если бояться некого, они начинают строить баррикады и объявлять забастовки, опять-таки в надежде, что появится сильная рука, вроде тех, которые были уже, и наведет порядок.
— Вы против сильной руки?
— А вы — «за»?
— Дорогой Брунн, я заметил, что вы не ответили ни на один мой вопрос, принуждая меня отвечать на все ваши.
— Принуждал? — Штирлиц пожал плечами и подвинул свой стакан Кемпу. — Плесните еще, а? Как же я вас принуждал, интересно? Пытал в камере? Арестовывал вашу жену? Отправлял детей в концлагерь? Я ни к чему вас не принуждал, — он жадно выпил еще один стакан, отщипнул кусок сыра, накрыл его зеленью, проглотил, не жуя, и заметил: — Одной бутылкой я не удовлетворюсь, закажите еще.
