…Фрау Ева Рубенау жила на третьем этаже; дом был без лифта, лестница деревянная, старая, скрипучая, с каким-то особым запахом — надежности, что ли, именно надежности и спокойствия; соседи знают друг друга, раскланиваются при встрече и обмениваются новостями; очень будет не здорово, если эта еврейская сучка решит обменяться новостями со своими паршивыми соседями, наверняка здесь одни евреи, жаль, что Гитлер не успел всех их сжечь в печи, как было бы прекрасно жить на земле, тогда бы не русские стояли в Берлине, а мы в Москве, этот Сталин перетянул евреев на свою сторону, когда позволил им чувствовать себя равными, вот они и продемонстрировали, что могут, вот они и наладили свой проклятый союз с американцами и англичанами, ну, ничего, американцы еще поплачут, они еще вспомнят нашу правоту, они еще построят свои Освенцимы для этого проклятого племени, они еще вспомнят фюрера, дайте только время…
— Здравствуйте, фрау Рубенау, — сказал Барбье, когда женщина открыла дверь, — позвольте представиться. Я Олаф Бринберг, из Стокгольма, из «Общества жертв нацизма». Вы позволите мне войти?
— Да, но я вас не ждала… Почему вы не позвонили?
— Я не знал вашего телефона…
— Он в справочной книге… В любом кафе, где есть телефон, вы могли навести справку…
— Прошу покорно меня извинить… Если вы заняты, я готов подождать… Речь идет о судьбе вашего покойного мужа, господина Вальтера Рубенау… Или, быть может, вы однофамилица?
— Кто дал вам мой адрес?
— У нас в обществе собраны адреса всех жертв нацизма.
— Вы еврей?
— Я швед иудейского вероисповедания, фрау Рубенау. Но мы занимаемся не только теми жертвами нацизма, кто был евреем. Мы собираем документы на всех тех, кто попал под топор гитлеровских вандалов… Итак, если вы заняты, я готов зайти позже… Или же пригласить вас на обед в ресторан…
— Проходите, пожалуйста… У меня мало времени, господин Бринберг, я печатаю срочные заказы, это единственный источник существования… Полчаса вас устроит?
— Да, я постараюсь уложиться… А где ваши крошки?
— В школе.
— Вам приходится и печатать, и готовить, и учить с малышами уроки?
— Это удел всех матерей. Счастливый удел, господин Бринберг, если ты не боишься, что тебя посадят в тюрьму, а твоих детей отправят в газовую камеру…
— Как долго вы пробыли в тюрьме?
— Недолго… Три месяца… Но потом я все время была в гетто…
— Вы чистая еврейка?
— Я чистая немка.
— Как?!
— Да, это правда. В этой стране, слава богу, можно не скрывать свою национальность. Пока еще здесь меру ценности человека определяют по работе или таланту, а не по национальному признаку.
— Можете поехать в Советскую Россию, — улыбнулся Барбье. — Там гарантировано равенство и негров, не то что евреев…
— Мне и здесь хорошо, господин Бринберг. Мне было очень плохо на моей родине, я ненавижу ее, я ненавижу немцев, мне стыдно, что я рождена немецкими родителями…
— Я понимаю вас, фрау Рубенау, я так вас понимаю…
— Но ведь вы не могли пострадать от гитлеровцев, вы же швед…
— У меня погибла двоюродная сестра, Дагмар Фрайтаг…
— Кто?
— Это была очень талантливая женщина, филолог, умница… Ее погубил тот же человек, который, как мы полагаем, был убийцей и вашего мужа…
— Как его фамилия?
— Вам она неизвестна?
— Нет, мне-то она известна, я уже сообщала о нем здешней полиции, его ищут, этого садиста… Но я хочу, чтобы вы мне назвали это имя, господин Бринберг… Нацисты приучили меня никому не верить. Я даже себе порою перестаю верить, я не всегда верю детям, мне кажется, что и они лгут мне, особенно когда задерживаются после школы…
— Мы смогли получить информацию, что человеком, виновным в гибели вашего мужа, был некто Борзен, доктор Борзен из гестапо…
— Это неверно. Бользен, вот как будет правильно. Но у него есть и вторая фамилия. Штандартенфюрер Штирлиц.
— Вы когда-нибудь видели его?
— Да, — ответила женщина.
— Можете опознать?
— Я узнаю его из тысяч. Я узнаю его, даже если он сделал пластическую операцию. Дети получат образование, станут зарабатывать деньги, мы накопим на то, чтобы начать свой поиск, и мы найдем этого Штирлица. Мы его найдем. Я узнаю его и убью. Сама. Без чьей-либо помощи. Его ищут вот уже несколько месяцев. Но я не очень-то верю, что его найдут.
— Почему?
— Так… У меня есть основания думать именно так, господин Бринберг.
— К сожалению, я должен с вами согласиться, фрау Рубенау. У мира короткая память. Все хотят поскорее забыть ужас. Все алчут получить от жизни то, чего не успели получить раньше, в этом сказывается несовершенство человеческой натуры. Но мы не намерены забывать. Мы не забудем. Мы тоже намерены карать сами. Не дожидаясь того времени, когда начнут действовать власти. Мы уже нашли двух мерзавцев… — Барбье достал из кармана фотографии, переданные ему Мерком. — Этот, длинный, был надсмотрщиком в концлагере Треблинка. Мы схватили его и отдали в руки властей. Второй, гестаповец Куль, сейчас транспортируется нами в Германию из Эквадора…
— Ну и что же с ними будет? — женщина вздохнула. — Им дадут возможность оправдываться, как это позволяют Герингу и Штрайхеру? Выделят адвокатов? Будут помещать их фотографии в газетах? Брать у них интервью?
— И снова я согласен с вами, фрау Рубенау. Но ведь сидеть в тюрьме, ожидая приговора… Это казнь более страшная, чем расстрел на месте…
— Не сравнивайте тюрьмы союзников с нацистскими. Вы не знали, что это такое, а я знала…
— Скажите, фрау Рубенау, вы бы не согласились отдать вашего мальчика в нашу школу для особо одаренных детей? Он ведь по-прежнему сочиняет музыку, ваш восьмилетний Моцарт?
Он знал, как работать с матерями, этот Барбье, он знал, как работать с женщинами, сколько раз он выходил через них на их детей и отцов, он умел вести свою линию — неторопливо, вдумчиво, сострадающе…
— Я не смогу жить без него, господин Бринберг. Я тронута вашей заботой о Пауле, но мы больше никогда не будем разлучаться…
— Тогда мы готовы предоставить вам субсидию, чтобы вы могли оплачивать его учителя музыки…
— Что я должна для этого сделать?
— Ничего. Согласиться ее принять, всего лишь, — скорбно улыбнулся Барбье. — Открыть счет в банке, если хотите, мы это сделаем сейчас же, и — все. Мы станем переводить на этот счет деньги. Не бог весть какие, мы живем на частные пожертвования, но все-таки это будет вам хоть каким-то подспорьем.
— Спасибо, — ответила женщина. — Большое спасибо, это очень нам поможет.
— Ах, не стоит благодарности, о чем вы…
