— Что-нибудь еще?
— Нет, нет, это все, что я вам хотел сказать. Пойдемте откроем счет, и я откланяюсь…
— Но у меня нет свободных денег…
— Они есть у меня. Они не свободны, впрочем, — Барбье вздохнул, — поскольку принадлежат вам. Кстати, вы вправе подать в суд на этого самого Бользена-Штирлица, пусть в Нюрнберге подумают, как им быть с рядовыми головорезами. Потребуйте, чтобы вам положили пенсию за ущерб, нанесенный СС. Это ведь СС лишило вас кормильца…
— Думаете, такой иск станут рассматривать?
— Смотря как написать, фрау Рубенау. У вас есть хороший адвокат?
— Консультация у хорошего адвоката стоит сто франков. У меня нет таких денег.
— Этот хороший адвокат, — Барбье тронул себя пальцем в грудь, — не берет со своих. Мы вернемся, и я составлю иск…
Они спустились вниз; Барбье чувствовал напряженность, которую испытывала женщина; это хорошо, подумал он, это именно та натура, которую побеждают поэтапностью, она скажет мне все, что я должен от нее получить.
В банке он открыл на ее имя счет, положив пятьдесят франков, потом пригласил ее в магазин и купил детям шоколада, фруктов и жевательных резинок; вовремя себя остановил, потому что сначала был намерен взять чего подешевле — колбасы, масла и сыра; ты же швед, остановил он себя, только немцы сейчас испытывают голод, эта баба сразу же все поймет, она из породы умных, хоть и доверчива; впрочем, недоверчивость — удел бездарных людей, не пойми я этого в Лионе, моя работа не была бы столь результативной.
— Что вы знаете об этом мерзавце? — спросил он, поговорив предварительно о растущей дороговизне и о необходимости отправлять детей на отдых в горы, это же совсем рядом, крестьянское молоко совершенно необходимо, закладываются основы на всю жизнь…
— Ничего, — ответила женщина. — У меня есть его фото и отпечатки пальцев. Подлинники я отдала в полицию, копию храню у себя. Это все, что у меня есть.
— Уже немало. Вы себе не представляете, насколько это важно для криминалистов. Как вы получили его фото и отпечатки пальцев?
— Мне передал его начальник. Он был странным человеком. Наверное, понял, что война проиграна, и делал все, чтобы самому как-то выкрутиться… Он и открыл мне, что Вальтера убил Штирлиц.
— А как звали того человека?
— Он сказал, чтобы я никогда не вздумала называть его имени.
— Но вы знаете его имя?
— Да.
— А если я угадаю? Если вы ответите на мои вопросы и я угадаю, это не будет нарушением вашего слова. Вы согласны?
— Да, — ответила женщина после долгой паузы.
— Где состоялся ваш разговор?
— В его кабинете.
— В Берлине?
— Да.
— В учреждении?
— Да.
— В гестапо?
— Да.
— Где оно помещалось?
— Вы не знаете, где помещалось гестапо?!
— Это не удивительно. Я швед, я никогда не был в Берлине…
— На Принц Альбрехтштрассе…
— Там помещалось не только гестапо, фрау Рубенау. Там была штаб-квартира всего РСХА, — отчеканил Барбье и, только закончив фразу, понял, что допустил промах.
— Откуда вам это известно? Как вы знаете об этом, если никогда не были в Берлине? — сразу же спросила женщина, но он уже был готов к этому вопросу, поняв, что своей осведомленностью отбросил ее к первоначальной настороженности.
— Этот адрес теперь известен всем, фрау Рубенау. Читайте материалы Нюрнбергского трибунала, ведь они печатают массу документов, и мы их весьма тщательно изучаем…
— Ах, ну да, конечно…
— На каком это было этаже?
— Не помню… Нас очень быстро провели по лестнице, мы были окружены со всех сторон эсэсовцами…
— С вами были дети?
— Со мной была Ева. Пауля этот господин разрешил отправить в швейцарское посольство…
— Опишите этого господина, пожалуйста.
— Это трудно… У него была очень изменчивая внешность…
— Он был в форме?
— Да.
— Сколько у него было квадратов в петлице?
— Я не помню… Нет, нет, я совершенно этого не помню…
— Хорошо… О чем шла речь в его кабинете?
— Он давал поручение мужу… Он хотел, чтобы Вальтер поехал сюда, в Швейцарию, и поговорил с кем-то о возможностях мирных переговоров.
— Это все, что вы помните?
— Да.
— А сколько времени продолжался разговор?
— Минут семь.
— Но он не мог за семь минут сказать только две фразы, фрау Рубенау…
— Сначала он сказал, что и девочку бы спас, он ведь отправил моего Пауля в швейцарское посольство… Он сказал, что он бы и нас спас до отъезда Вальтера, он говорил, что в Лозанне живет какой-то Розенцвейг, которого он выручил в тридцать восьмом, когда евреев начали убивать на улицах… Потом он сказал, что лишь выполнял приказы рейхсфюрера и жил с разорванным сердцем и поэтому в свои-то годы стал седым, как старик…
— В «свои-то годы» он сказал вам?
— Да, он так сказал…
— А в связи с чем он просил вас не называть его имя?
— В тот же день, только ночью, он сказал, что Вальтера убил Бользен… Этот самый Штирлиц… Он передал мне его фото и отпечатки пальцев… И сказал, что Штирлиц может скрываться… В Швейцарии тоже. Он дал мне паспорт и билеты на поезд, который шел в Базель, и сказал, чтобы я молчала, пока Пауль прячется здесь, в посольстве, но как только он окажется рядом со мною, в Швейцарии, я должна пойти в полицию и все рассказать о Штирлице… Знаете, у этого Штирлица были совершенно особые глаза, в них словно бы стояли слезы, когда он вез меня к Мю… к этому человеку, он был добр со мною, а Пауля посадил себе на колени, когда мы отправляли маленького в посольство… Потом, когда прошел шок, я подумала, что он психически болен, садист… Не может человек с такими глазами хладнокровно убить моего Вальтера. А теперь я посмотрела фотографии Геринга в тюрьме, какое благообразное и доброе лицо, как он искренне говорит, что никому не хотел зла и только выполнял приказы фюрера…
— Мерзавец, — сказал Барбье. — Все они мерзавцы. Они были созданы фюрером и предали его, пока петух не прокричал даже в первый раз…
— Разве к понятию Гитлер приложимо слово «предательство»? — спросила женщина.
— Он был личностью, а не понятием, — ответил Барбье. — Как бы не хотелось нам признавать это, но, увы, это так… Человека, который дал вам фотографию Штирлица и отпечатки его пальцев, звали Мюллер, фрау Рубенау… Не отвечайте. Посмотрите мне в глаза, вот так… Спасибо… Как он сказал вам об этом? Какие слова он произнес?
