Сторожевого бдения требует и газета, выпускаемая Галиной
Шмак, еще одним Мастером нашего департамента. Наш славный «Курьер Синдиката»,
ведомственный орган, со всеми вытекающими из этого факта фанфарами, трубами и
валторнами в честь родины чудесной. Нет, ничего лживого, — Боже
упаси! — и ничего верноподданного, но «звон победы раздавайся» звучит
чаще, чем иные звуки застарелой битвы…
Галина Шмак — ответственный секретарь газеты, и эта
должность ей подходит как раз потому, что ее хочется привлечь к ответственности
ежедневно. Со временем я выяснила, к немалому своему изумлению, что попутно она
шлепает газетку «Еврейское сердце» — УЕБу, редактирует журнал «В начале
сотворил…», издаваемый на деньги Залмана Козлоброда, стряпает информационный
листок «Наша Катастрофа» — обществу «Узник»… и, кажется, что-то кому-то еще,
нет сил вспоминать… Все это готовится, крутится, варганится у нее на дому, в
маленькой квартире у метро «Кантемировская». Новая квартира уже куплена, но в
ней идет ремонт. Заканчивается. Или должен вот-вот начаться.
Но главной, основной своей работой Галина, конечно, считает
наш «Курьер Синдиката». Деньги на него вывалены немалые, начальство не
мелочится. Газета выходит на хорошей бумаге, на шестнадцати, а иногда и
двадцати четырех полосах. В нее пишут лучшие, вышедшие на пенсию перья.
Ежедневно почта доставляет десятки писем от преданных читателей, на которые я
сначала отвечала в колонке главного редактора, но постепенно угасла,
присыпанная пеплом и лавой общественной жизни…
Галина появляется всегда в бравурном сопровождении
вступительных тактов к «Куплетам Тореадора» из оперы «Кармен». Это позывные ее
мобильного телефона, который звонит беспрестанно. Торжественная поступь марша
раздирает кулисы, предваряет ее появление, летит за ней по коридорам, гремит из
сумки, бряцает в карманах, рокочет на груди, ежеминутно, посреди разговора,
оглушая вас оркестровым tutti…
Может быть, из-за этого постоянно звучащего марша Галина и сама
представляется мне матадором, вертящим мулету вокруг оси собственного тела. Она
влетает в мой кабинет, как тореадор, готовый к встрече с разъяренным быком. Я,
как правило, и вправду разъярена очередным скандалом и, — точно
бык, — в начале встречи уверена в своей силе и правоте. Но в этих корридах
и меня ждет участь измотанного бесконечными увертками, утыканного бандерильями
и затравленного уколами пикадоров быка.
— Галина, будьте любезны, объясните, пожалуйста, каким
образом интервью с…
— Да это вообще полный кошмар когда я говорила чтобы не
лезть а Машка звонит и звонит и наконец дозвонилась да кто же знал что это его
бывшая жена вот она и выместила ну он и грозится теперь вот склочник заладил
суд да суд да иди ты с этим судом куда подальше хорошо что хоть Алешка уперся и
ни в какую фото давать да оно и не качественное а то типография вы же ж знаете
там же одни бараны а у меня назавтра плиточники заказаны и лиловую не нашли
прямо беда так хрен с ней пусть будет голубая…
Все это сопровождается победными фанфарами марша. Словом,
минут через пять вялая туша забитого быка валится в кресло, и Маша устремляется
ко мне с чашкой крепкого чая или кофе, а Галина уже несется по коридору,
выхватывая из кармана гремящий литаврами мобильник и воодушевленно вопя в него:
— Зачем это под орех зачем это под орех когда я просила под вишню и чтобы не
после обеда а до иначе верстку не успеем сдать?!
…Однако во всем Синдикате, по всем департаментам не найти
другого такого Мастера, как Рома Жмудяк.
Это какой-то виртуоз намыливания. Высочайшая способность
выскальзывания из рук. Иногда, в разборках с нею, я сама себе кажусь голой в
бане: зажмурившись (пена ест глаза), ты шаришь ладонью по мокрой полке, пытаясь
ухватить обмылок, а его нет как нет… вот пальцы касаются его гладкого
скользкого бока — куда там! — он летит на пол, под скамью, к дверям, в
предбанник… можно, конечно, сослепу выскочить вдогонку за дверь, но это лишь
значит — выставить на всеобщую потеху свою голую задницу. Поэтому лучше окатить
себя холодной водой из шайки, протереть глаза и действовать уже с открытыми
глазами, предварительно вытершись насухо. Странно, что общение с Ромой всегда
как-то связано у меня с образом бани, с образом пены, что ползет из шайки со
слишком большим количеством шампуня…
На первом же собранном мною совещании департамента, —
то есть кучковании в моем кабинете всех моих служивых, — она прерывала
меня на каждом слове, добиваясь подробных немедленных разъяснений: для чего
затеяно данное мероприятие, что дает Синдикату и, главное, — кому адресовано.
Она вообще великолепно владеет всем этим мыльным языком функционеров всех
времен, мастей и народов. Ясно, что прошла не только школу, но и академию
Гройса. Помнится, дело касалось в тот раз организации невинного концерта
израильских исполнителей: распространения билетов, обзванивания публики и
прочей незатейливой работенки…
Сначала я пыталась отвечать, искала нужные слова и
объяснения, пока не поняла, что Рома занимается саботажем, одновременно
нащупывая пределы моего терпения.
— Нет, — напирала она, — все-таки я так и не
поняла: кому адресован этот концерт, который вы затеваете?
— Вам, — сказала я приветливо, подавляя сильнейшее
желание запустить в нее любым предметом со своего стола. — Исключительно
вам, Рома… А теперь возьмите, дорогая, бумагу и ручку и запишите — что вы
должны сделать к завтрашнему дню.
Она взяла бумагу и ручку. С этой минуты я поняла, что мы
сработаемся, при известной моей сдержанности и постоянных усилиях — толкать эту
баржу.
…Бывает, с самого утра уже видно: Рома намыливается… Откуда
видно?
Не знаю, по глазам, вероятно. У нее намерения ясно выражены
во взгляде, в движениях, в походке. Ей просто незачем их скрывать. Своей
неподотчетностью она напоминает мне иерусалимских кошек. Те тоже никого не
боятся, ни на кого не оглядываются и идут по своим делам, никого не спросясь.
Нет, Рома, конечно, соблюдает минимальный этикет — все-таки я начальник
департамента. С утра, опоздав минут на сорок, она заваливается в мой кабинет свойской
походочкой и, подмигивая, говорит что-нибудь вроде:
— Да, хотела предупредить: сегодня у меня с часу
Кикабидзе. Вам бы тоже хорошо его попользовать, мужик грандиозный…
Пока я разбираюсь, что это другой Кикабидзе, не певец, а
знаменитый иглотерапевт, который остеохондроз ее рукой снимает не в переносном,
а в буквальном смысле… пока то да се, прерываемое безостановочными звонками и
посетителями… Рома уже усвистала, причем почему-то на три дня. То ли
остеохондроз такой несгибаемый, то ли Кикабидзе так добросовестно лечит…
Однако я пока терплю. Не потому, что ее супруг, великий и
ужасный Гройс, внушает мне какое-то особое почтение или опаску, а потому что в
критические моменты Рома бывает весьма полезна. Именно она, в силу своей
семейной осведомленности, может кратчайшим путем провести по запутанным
тропинкам этого особого мира и намекнуть: где какая собака лапу задирает…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
