— Ну вот, я рад… Далее: поскольку нет реального
ежедневного рабочего производства, нет, так сказать, продукта деятельности, то
любой самодур, попавший в Синдикат на руководящую должность, может изменить
организацию до неузнаваемости, что случалось не раз… Поэтому наша задача, как
это ни смешно, — ставить задачи. Ставить цели… И достигать их… Я бы хотел
рассказать вам об одной моей гениальной задумке… Впрочем, успеется…
Ной Рувимыч оказался виртуозом вождения. Мой Слава тоже лихо
объезжал пробки, нарушал все правила и совершал все мыслимые и немыслимые
трюки, чтобы довезти меня вовремя. Но Клещатик проделывал все это с элегантной
неторопливостью, легко, даже нежно, успевая поглядывать и на дорогу, и на
собеседника справа, и на часы, и на крякающий мобильник.
…Закрытый клуб «Лицей» размещался в старинном особняке на
Спиридоновке.
Я уже слышала от кого-то из знакомых об этом заведении, а
может быть, читала в «Комсомольце». Дизайнеры, особо не мудрствуя, просто
воссоздали внутри обстановку пушкинской эпохи.
Нас провели на второй этаж за столик… нет, за стол, —
там всего стояло пять основательных, старинных круглых столов, накрытых белыми,
твердыми на ощупь скатертями.
— Как вы относитесь к морским утехам? — спросил
Ной Рувимыч, усаживаясь. — Здесь изумительно готовят гребешки. Здешний
повар разыскал среди бумаг Вяземского один старинный рецепт и…
— О, нет, гречневую кашу, пожалуйста…
В то время я уже подсела на диету знаменитого доктора
Волкова, о чем и поведала сочувственно кивающему Ною Рувимычу и странно
вертлявому официанту, который подскакивал, поддакивал, восклицал, пришаркивал
ножкой, — и, на мой взгляд, вел себя совсем «не в тон» такому тонному заведению.
К тому же он мне сильно кого-то напоминал…
Ной Рувимыч заинтересовался модной диетой и сразу же записал
координаты светила в свой электронный — я еще не могла привыкнуть к этому
новому для меня, безобразному слову — органайзер.
— Ну а я, пока еще на свободе, если позволите, закажу
себе… — он задумчиво листнул карту вин… Не оборачиваясь, спросил официанта: —
Что у нас сегодня из испанских?
Тот обрадовался, подпрыгнул, выбросил правую руку в сторону,
словно собрался стихи читать, и воскликнул: — легендарное Pagos — Mas La Plana
из верхней серии, урожая восемьдесят первого года!
— Ну вот и отлично… Значит, бокал Пагоса… гребешки в
соусе «Рикки Мартин»… только скажи, чтоб не слишком грели… М-м-м… супчику,
скажем… консоме «Сицилия»… ну, и «Тобико», пожалуй, — и мне, сладострастно
улыбаясь: — Вы знаете, что такое здешний «Тобико»? Это потрясающе нежный
жареный морской язык с соусом «Лайма» и с икрой летучей рыбы… Да! — это
уже официанту, — и креветок, конечно!
Официант, припрыгивая, убежал с заказом… Я проводила его
глазами и сказала:
— Этот юноша… он несколько странен, со своими ужимками,
с этими бакенбардами… вы не находите?
— Ну, ему так полагается… — сказал Ной Рувимыч. —
Вы узнали его?
— …что-то очень знакомое в лице…
— Это Кюхельбекер, — продолжал он спокойно, —
пылкий Кюхля… Вот он и восторгается каждым заказом. А соседний столик,
взгляните, обслуживает Дельвиг… Этот поосновательней будет… Образ другой… А вы,
ай-яй-яй, и Пущина не узнали — там, на входе, в гардеробе?
Я оглянулась. Да, это был высший класс воссоздания стиля
эпохи, ее персонажей.
Собственно, ресторанов и клубов, имитирующих обстановку и
мебель девятнадцатого столетия, было по Москве немало, и клуб «Лицей» отличался
от прочих только тем, что в подлинных шкафах, совсем еще недавно бывших
музейными экспонатами, стояли подлинные книги, принадлежавшие если не самому
Александру Сергеевичу, то друзьям его и знакомым, а на стенах висели подлинники
акварелей Карла Брюллова, рисунки Ореста Кипренского, масло Федора Бруни.
Впоследствии я поняла, что сидели мы с Ной Рувимычем в комнате, называвшейся
«библиотекой», где у окна стояла на штативе настоящая подзорная труба того
времени, а посреди зала плыл огромный глобус 1829 года, обернутый к нам в то
время уже открытой и обжитой, но никогда не виданной Пушкиным Америкой…
— …А у нас в Иерусалиме, — сказала я, обреченно
придвигая поближе тарелку с гречкой, — на античной улице Кардо есть
ресторан римской кухни. Там прямо на входе посетителям выдают лавровые венки и
тоги, вы ложитесь на скамьи и пируете, лежа на боку, как древние римляне… Здесь
как-то недодумано на сей счет.
Ной Рувимыч усмехнулся:
— В том смысле, что неплохо на входе выдавать гостям
цилиндры, трости и прочие аксессуары эпохи? Помилуйте, здесь не балаган, сюда
ведь серьезные люди приходят… великие сделки заключаются, старые империи
рушатся, новые создаются…
(В ту минуту я была уверена, что он шутит)
— А Сам? Он кто — владелец заведения? — спросила
я. — Как он гримируется? Под свой канонический облик? — и кивнула на
противоположную стену, где в тяжелой тускло-позолоченной, «правильной» — ай
молодцы, дизайнеры! — раме висел знаменитый А.С.Пушкин работы Кипренского:
«Себя как в зеркале я вижу…»… — Кстати, замечательная копия…
— Это не копия, — мягко проговорил он…
Я рассмеялась.
— Ну, уж позвольте, Ной Рувимыч… Акварели,
возможно, — да, и Бруни — чем черт не шутит… но подлинник Кипренского
должен благополучно висеть в Третьяковке…
— Должен, должен… — покивал Клещатик добродушно… — Но я
ведь чаще хожу обедать в «Лицей», чем в Третьяковку, при всем моем уважении к
музеям… так что мне сподручней, чтобы он здесь висел… Вы только не
расстраивайтесь, не огорчайтесь, а то вся ваша диета пойдет насмарку… Кстати,
как наша гречка?
— Превосходна, — пробормотала я…
— Ну вот и славно… Повару дадим премию… — он взглянул
на часы. — Однако к делу… Я счастлив видеть вас на этом, весьма важном
месте. Скажу откровенно: просветительская работа Синдиката во всем, что
касается наших традиций и религии, конечно, очень важна — этим, если не
ошибаюсь, занимается Изя Коваль, мой давний приятель. Я готов и в этом
направлении пожертвовать Синдикату толику своих бесчисленных идей… Например,
меня страшно интригует такая темная и трагическая страница нашей истории, как
потерянные колена израилевы… Что вы, кстати, думаете о них?
— Признаться, я как-то… Да что о них думать-то? Ведь их
давно уже нет…
Он таинственно улыбнулся, покачал головой…
— Вот видите, а ведь это — одна из великих загадок
человеческой истории… И если мы не попытаемся…
— Ной Рувимыч, — сказала я нетерпеливо. — Что
там загадочного? Страна, проигравшая войну, в те времена всегда подвергалась
полному разорению, особенно в таком жестоком регионе… Все сатрапы древности
перегоняли население завоеванных земель на другие территории, а взамен на
пустынных землях поселяли другие народы… А разве Сталин, сатрап новейшей
истории, не так поступал? Что ж тут темного или странного?
