Он знал по опыту, что купить можно всех. Он всех и покупал —
за разную цену, конечно. Меня тоже собирался купить для каких-то своих нужд, о
которых я пока и понятия не имела; догадывался, что валюта тут должна быть
нестандартная… Но не подготовился должным образом, не вызнал предварительную
цену… И понял сразу, что обед закончен.
— Ну, у нас еще будет время поговорить обо всем, —
легко и поспешно произнес он. — Я уверен, что нас ждут большие и
интересные дела. А пока… — он полез во внутренний карман пиджака, достал
компьютерную дискету и ласково и многозначительно положил на стол у моей
тарелки. Я взглянула. Обычная черная дискета с затрепанной белой наклейкой, на
которой карандашом написано: «база данных золотых медалистов — 2000 год».
— Что это? — спросила я.
— Маленький сувенир, — сказал Ной Рувимыч. —
Гостинчик. Леденец на палочке…
Я задумалась, прикинула… Из золотых медалистов можно было
выудить ребят, имеющих мандат на восхождение, и соорудить из них какой-нибудь
нестандартный, интересный проект… Что-нибудь человеческое…
— Спасибо, Ной Рувимыч! — искренне сказала я,
пряча дискету в сумку. И поднялась.
— Я отвезу вас обратно, — сказал он…
— Не надо, благодарю вас…
— Но… как же вы?.. Одна?..
Что там говорить — Ной Рувимыч был в курсе инструкций
департамента Бдительности.
— Да так, — сказала я. — Пошляюсь немного…
Я действительно собралась погулять по Тверской. Через час на
Маяковке у меня была назначена встреча с Мариной.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл moskva
«…литературная жизнь столицы протекает не то что вдали от
меня, но в значительном отдалении. Меня приветливо встречают в редакциях
журналов и просят приносить „новенькое“, охотно публикуют, приглашают на
торжественные вечера по случаю вручения премий… Была на днях на одном таком
вечере одного из авторитетных литературных журналов. Они сняли для этой
церемонии особняк на Тверской. Большой красивый зал, битком набитый
литературной братией. В воздухе, пониже люстр, но значительно выше голов,
носились едкие облачка ревности, тревоги, смятения, зависти и душевной боли
такого напряжения, что ее можно пощупать, как материю… Я улыбнулась одному,
кивнула другому, третьей… и ретировалась, чтобы не разболелась голова от такого
атмосферного давления…
…А на днях позвонили из одного престижного
издательства, — просят согласия стать номинатором новой литературной
премии — «Народный роман». Я выдержала паузу, так как немало удивилась, —
учуяла своим чувствительным носом запашок портянок, струящийся от всей команды,
сочинившей эту премию. Такой народный дурман… Тем не менее, по вечному своему
легкомыслию, дала согласие. Как-то не подумала, что в процессе присуждений-обсуждений
придется много чего читать, а все это — время, которого у меня и раньше-то было
в обрез, а сейчас и подавно. Словом, вчера, посреди заполошной недели, некстати
звонит секретарь издательства, напоминая, что время подпирает, и от меня ждут
фамилию номинанта. Я, как всегда в таких случаях, впала в отчаяние и решила
номинировать единственного современного писателя, с которым поддерживаю тесные
отношения, — свою Марину Москвину…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 8. Марина
Я часто уезжала в командировки — на день, на два — по разным
городам. Это были мои выступления, так называемые «встречи с общиной», —
дело для меня, вечного странника, привычное… Ныряла в эти поездки, как в
полынью уходила, — с головой. Выныривая, отфыркивалась, отплевывалась, и,
отгребая повседневный мусор одной рукой, другой хваталась за телефонную трубку,
звонила Марине, чтоб она вытащила меня на волю…
А бывало, в середине рабочего дня набирала знакомый
номер, — просто, чтобы услышать ее голос: свежий, свободный от малейшего
напора, навеки изумленный чудесами этого мира. Он невесомо реял в телефонной
трубке, привыкшей принимать в себя пудовые тяжести интересов и охотничьего гона
клиентов Синдиката.
— Господи, ты уже на работе, — удивлялась
она, — так рано… это все твои несусветные соловьиные подъемы…
— Почему же несусветные? Сейчас двенадцать. А встала-то
я в пять.
— Если б мы с тобой жили в одной квартире, —
говорила она, — мы бы никогда не встречались…
До некоторой степени это было правдой. Марина Москвина,
автор повестей и романов, книг путешествий о Японии и Индии, буддистка и
последовательная ученица просветленных гуру, просыпалась обычно в одиннадцать,
затем медитировала, пила кофе, гуляла с английским сеттером Дакки, созерцала из
окна кухни безбрежную и безнадежную панораму Орехова-Борисова… и все это без
единого взгляда на часы (поскольку времени, как известно, не существует)… —
словом, свою строчку-другую написать получалось у нее часиков в шесть вечера.
В отличие от меня, она никогда не суетилась, никуда не
торопилась, жила полной мерой каждую минуту и занята была важнейшими делами: в
хорошую погоду каталась на роликах по Ботаническом саду, в Коломенском или в
Кусково, в плохую — вязала на длинных спицах очередной свитер или шарф кому-то
из друзей, шила экспонаты для выставок мужа, известного
художника-концептуалиста Леонида Тишкова или читала какую-нибудь новейшую книгу
о фен-шуй.
Когда Марине звонили почитатели ее творчества из Калуги или
Брянска и приглашали приехать выступить, она говорила обычно одним из
нездешних, легких своих голосов:
— Дорогие, конечно, конечно! С великой радостью!.. Но…
не сразу… Не сейчас… Вот зазеленеет…
…Что касается фэн-шуй — учения о благоприятном расположении
предметов в жилище, — Марина увлеклась им давно… Однажды, приехав в
Переделкино, в дом творчества писателей, вошла в предоставленный ей номер и
сразу поняла, что мебель в нем стоит неправильно. Мощный прилив вдохновения
накатил на нее, и с необычной для хрупкой женщины силой она принялась
передвигать письменный стол, шкаф, кресла и кровать.
Работала, как грузчик, часа два… Разглядывала, размышляла,
медитировала… прислушивалась к магнитным полям, рассчитывала розу ветров…
Наконец осталась довольна. Все правила фэн-шуй были соблюдены: блаженное
равновесие сторон света, покой и любовь наполнили комнату.
Наутро коридорная пришла убрать номер, остолбенела на пороге
и закричала:
— Безумная женщина, что вы натворили! В этом номере уже
тридцать лет останавливается слепой поэт Маврикин!
(В отличие от меня, Марине вообще нравилось жить в
Переделкино. Ей там хорошо работалось. Полусумасшедшие нищие, пьяные писатели в
ободранных номерах общались с тенями собратьев, некогда умерших в этих же
комнатах. По ночам здесь бродили Геннадий Шпаликов, Анастасия Цветаева… Это
было братство теней…)
