— Вот ты народ забавляешь, — говорит Яша, — в
своем департаменте Фенечек-Тусовок, а мы уже недели три как трудимся. Крутимся,
как ненормальные, двух новых сотрудниц наняли на сортировку и отправку
результатов анализа.
— Какого… анализа?!
— А у нас все потенциальные восходящие как миленькие
заполняют анкетки и кровь сдают.
— На что кровь-то?!
— Неважно. На наличие диабета. Наш народ только и стремится
лишний раз сдать мочу или кровь. К тому же вся эта процедура своей походной
компактностью как раз и напоминает домашние проверки уровня сахара в крови… Ты
скажешь, бред, афера… Но, знаешь, время от времени — срабатывает!
— Что — срабатывает? — спросила я тупо.
— Да то, что из нового департамента Розыска потерянных
колен приходит электронное сообщение: индивид Михаил Степанович Головащенко
принадлежит к потерянному колену Иссахара! Кстати, в анкете и стих
присутствует, библейская характеристика, помнишь, что дана родоначальнику
каждого колена праотцом нашим, Яаковом, на смертном одре. Так вот, Головащенко,
например, из колена Иссахара:
«Иссахар, осел костистый, лежащий среди заград. И преклонил
плечи свои для ношения клади, и стал работать в уплату дани». Головащенко,
между прочим, — в процессе длительной беседы — действительно, производит
впечатление осла.
Я поинтересовалась — на черта вся эта катавасия, и какая
разница — к какому, например, колену принадлежит наш старый пропойца апостол
Петр Гурвиц? Яша ответил, как он всегда отвечает — а интересно же!
Восстановление народного тела, понимаешь, великая миссия. Красивое имя, высокая
честь…
Ну, Яша, — оно известно, — романтик. Но
удивительно, что романтиками предстают и отцы нашего ордена. И несентиментальные
американские евреи, на чьи пожертвования производятся все эти сомнительные
исторические разыскания.
Что бы это значило? И что значил тот недавний разговор в
«Лицее» с Ной Рувимычем об этих самых коленах? Его фантастическую
прозорливость? Или нечто большее?
Между прочим, о Клещатике: грех жаловаться, — первый
наш семинар по искусству прошел замечательно. Вот что значит, как говорит мой
Костян, — «фильтровать базар». «Договорились с Рувимычем по-хорошему, и,
видите, — дядя не стал топить котят», — говорит он. Вообще, —
заметно меня зауважал. Да, Ной Рувимыч не стал топить котят, наоборот: тем же
днем, как и было обещано, мне позвонила Ниночка, главный менеджер
«Глобал-Цивилизейшн», аккуратнейшим образом записала все наши просьбы и нужды,
повторяя диктуемое мною журчаще успокаивающим голосом, и — камень упал с моей
души… Выяснилось, что ничего мне не надо делать самой: бегать,
ехать-договариваться в дом творчества, закупать блокноты-ручки-бумагу-воду… А
для всего этого есть ангел небесный, Ниночка… Она-то и свяжется с дирекцией
дома творчества, договорится об условиях проживания…
И все прошло, как по маслу, художники были счастливы,
работали, не разгибая спин, и десять пронумерованных папок с отличными
литографиями пустились в путешествия по самым разным стезям: одна в музей им.
Пушкина, другая — на выставку в Словению, третья — в Еврейский музей Нью-Йорка…
Даже Клава, уважительно листая твердые литографские листы,
сказал удовлетворенно:
— Хорошая папка. Большая. Синяя… Налепи на эту замбуру
наш синдикатовский знак, и пусть стоит здесь, у меня в кабинете. Буду
показывать всем залетным бездельникам. Хотя они ни черта не понимают в
искусстве…
Правда, после семинара я взглянула на представленный к
подписи счет за услуги и в ужасе откинулась в кресле:
— Нина, позвольте…
Мне позволили самым любезным образом: объяснили каждый
пункт, каждую запятую, накрутили проценты, закрутили хвосты…
— Ну что? — спросила Рома, после того как за
Ниночкой закрылась дверь.
В голосе ее мне почудилось скрытое торжество. На самом деле,
вряд ли она торжествует: она терпеть не может Клещатика, и только на днях
жаловалась, что Гройс задыхается в железных лапах Ной Рувимыча, поскольку тот
является подрядчиком по организации всех пленумов, форумов, конференций и
презентаций еврейских конгрессов, рождаемых Гройсом в деятельных муках. Однако
Рома довольна, что Ной Рувимыч меня приручил и тем самым — проучил… Я же в
бешенстве… Ну, ладно, думаю я, семинары, особенно профессиональные, — дело
нужное, интересное… на них и денег не жалко. Но все эти гоп-со-смыком в
кремлевских палатах, все эти на-дерибасовской-пивная с солированием Фиры Ватник
на льду… не пройдет! Посмотрим, как он вытянет у меня из-за пазухи кошелек
департамента! Не дам ни копейки! Насмерть буду стоять!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №334:
Беспокойный женский голос:
— Я слышала, у вас анализы сдают — как записаться, а? И
на какие болезни? Опущение матки годится?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 10. «Двойная запись — принцип бухучета!»
Существование нашей организации, балансирующей на узеньком
мостку между израильской и российской законностью, предполагало известное
умение эквилибрировать. Символом, или знаком, или гербом нашим справедливо было
бы водрузить две маски античной сцены: одну скорбную, с опущенными углами рта и
горестно поднятыми бровями, другую — маску веселого безумства, со щелью рта,
растянутой до ушей.
У еврейской общины России было три Главных раввина. В нашей
организации было два Главных бухгалтера.
Один, израильтянин Джеки Чаплин, — добродушный и покладистый
парень, со ртом, всегда растянутым до ушей. Другой же… вернее, другая…
Роза Марселовна Мцех, — давным-давно, на заре
деятельности Синдиката переименованная каким-то веселым синдиком в Угрозу
Расстреловну Всех, — Главный бухгалтер нашей российской бухгалтерии — была
мужчиной, причем — мужчиной-воином: по сути, по ухваткам, по голосу, по манере
выражаться. Даже ее походка была не просто мужской, а чеканно-молодцеватой,
какую приобретают курсанты военной школы на третий год маршировки по плацу в любую
погоду.
В любую погоду Угроза Расстреловна, живущая где-то в
Протвино, первой входила через бронированную проходную Синдиката, первой
открывала дверь кабинета, усаживалась за компьютер и, закурив сигарету, решала
— кому НЕ ДАТЬ денег.
Собственно, была б ее воля, она бы не дала их никому.
Честная, порядочная, даже благородная мужчина, она ненавидела Главного
подрядчика Синдиката, Клещатика, и не без основания считала, что огромная часть
денег организации оседает в его закромах. Поэтому до последней минуты на всякий
случай тормозила выплаты по всем проектам.
— Хозяина настоящего на вас нету, — говорила
она, — вот в той организации, где я до вас служила, — там знали, как
прижучить!
