Главный раввин России Манфред Колотушкин говорил грамотно и
доходчиво, но умирающим голосом… С первого же слова видно было, что ему
осточертело все: евреи, их праздники, их синагоги, все их сто восемьдесят семь
организаций. Однако за предыдущие десятилетия, когда он был один, совсем один в
своем роде перед Богом и Советской властью (что в то время было одним и тем
же), он привязался к своей должности, и ныне, с могучим всплеском демократии, а
следовательно, с возникновением неизбежных дрязг, шантажа и криминала в святых
религиозных пределах, — всего боялся и плакал по каждому поводу…
Главный раввин России Мотя Гармидер плевал на все их
разборки густой слюной, потому что финансировалась его организация Щадящего
иудаизма прямиком из Америки, а еще потому, что к Моте охотно шла молодежь,
ведь щадисты не выстраивают таких преград на пути в еврейство, как остальные.
Наоборот: они распахивают объятия всем, кто приветливо смотрит в нашу сторону.
К Моте непрерывным потоком шли и шли русские жены, желающие пройти гиюр
[2]
, дедушкины внуки, которым зачем-то понадобилось, чтобы их
считали евреями, а также просто интеллигентная молодежь, знающая, что на
дискотеках и тусовках у Моти собирается приличная публика, без криминала и
наркоты.
Сто восемьдесят семь организаций давно поделили между собой
Главных раввинов России, каждая — по своему вкусу. Однако все они изначально
стояли перед вопросом: как величать этих персон на тех редчайших глобальных
сборищах — таких, например, как учреждение очередного Еврейского
конгресса, — куда приглашены все три Главных раввина России?
Это был момент истины, поистине захватывающий вестерн,
триллер, леденящий кровь…
Ну, вообразите: вот председательствующий берет микрофон,
протягивает руку в зал и объявляет: «А сейчас слово предоставляется…» — что
прикажете делать, как обращаться, как назвать, чтобы не прищемить и без того
распухшие амбиции? Но тысячелетиями блуждающий в лабиринтах Талмуда легендарный
еврейский ум нашел выход и из этой безвыходной ситуации.
Была изобретена верткая формула: «по версии». (Причем моя
Рома Жмудяк хвасталась, что изобрел ее сам Гройс — умница, волшебник,
архитектор воздушных замков.) Так, значит «по версии»:
Главный раввин России по версии Кремля.
Главный раввин России по версии тети Мани.
Вообще, согласитесь, что это — гениальная, и — несмотря на
изначальную усеченность — универсальная для всеобъемлющего согласия формула. По
версии евреев, шесть миллионов народа были уничтожены немцами, да и всеми
желающими в годы Второй мировой войны. По версии всех желающих, да и многих
немцев тоже, — евреи уничтожили сами себя, спровоцировали, способствовали,
выслуживались, подбрасывали в топку… По версии Клары Тихонькой: оглушительный и
вековечный набат должен бить и колотить по головам — на всякий случай — всех
вокруг, чтобы никто не забыт и ничто не должно повториться. По версии ведущего
антисемита Цесаревича и его многочисленных последователей: а хоть бы и
повторилось… и хорошо бы, чтоб жиды заткнулись со своим вековечным ором,
отвалили из России, оставили всех в покое.
Что там говорить — удачная, точная, хотя и нравственно
уклончивая формула. Но при чем тут такая зыбкая во все времена категория как
нравственность в борьбе за власть какую-никакую? За туфлю, к которой можно
припасть? За кровлю, развесистую кровлю, под которой не страшна непогода в
такой климатически неустойчивой стране как Россия?
Так вот, в течение календарного года в жизни всех ста
восьмидесяти семи организаций, бегущих по разным направлениям, были общие
дорожные столбы, были вехи и межи, проскочить которые не представлялось
возможным, были даты, которые отмечали все, все, все! Еврейский Новый год.
Героическая Ханука. Двуликий карнавальный Пурим. Вековечный Песах. День
Независимости Еврейского Государства.
Ну и, конечно, День Памяти Шести Миллионов.
Последние циники опускали глаза и умолкали, когда Клара
Тихонькая возвышала с трибуны свой каленый колокольный глас, ибо и в семьях
последних циников было своих пяток-другой убиенных. И хотя каждая организация
считала себя полномочной отмечать этот день там, где сочтет нужным ее
конкретное начальство, Клара — ежегодно — начинала бить в колокол за много
месяцев до сокровенной даты, собирая синклит спонсоров, добиваясь могучего
финансирования и организовывая торжественный Вечер Памяти, который вела
самолично.
Поэтому, когда она позвонила мне еще в феврале, приглашая
явиться на предварительное обсуждение грядущей даты, я не удивилась, а смиренно
повлеклась в новый роскошный офис УЕБа, где, собственно, и собирались
представители спонсорских организаций; от Синдиката — я.
— …Эх, Ильи-и-инишна, — говорил Слава, привычно
тараня дневную автомобильную пробку, нарушая все мыслимые правила дорожного
движения, вклиниваясь, объезжая, въезжая на тротуары и разворачиваясь там, где
разворачиваться смертельно опасно… — Для того чтобы в этой стране понять ход
событий, надо знать много тонкостей… Многое надо знать изнутри. Я вот в
бытность мою грузчиком…
— Грузчиком?! Я не знала, что…
— Так меня ж когда из узилища выпустили, я устроился за
весьма мелкие деньги хлорировать воду в бассейне, и заодно подрабатывал
грузчиком в «Гастрономе». Так там — как? Положим, начальство говорит уборщице —
Маня, там у нас колбаска немного того… дрогнула, ты почисть ее маленько так…
сверху. Смахни, мол, пыль… Ну и эта Маня точно той же тряпкой, какой она моет
полы, засаленной этой, несвежей, между нами говоря, тряпицей, садится, эдак, на
табурет и, расставив толстые колени, энергично полирует батон колбасы, как
солдат свое ружье.
Или, положим, говорит мне директор магазина: Славик, иди в
холодильник, принеси окорочка там, или грудинки кусок. Ну, я иду. А в
холодильнике — как? Все впонаброс, как загружают все подряд, запихивают, так
это и валяется… И лезу я внутрь, в этих своих ботинках-говнодавах, в которых
всяко приходится, прямо по окоченевшим колбасам-грудинкам, отбрасывая мерзлости
на ходу, продираясь сквозь ледниковые многолетние наросты…
…А вот, друг у меня работал на заводе, где супы готовые
фасуют. И после года непорочной службы никогда ни один готовый супчик в рот не
брал. Там, что с конвейера на пол сыплется, — а по бокам дюжие мужики
стоят, с совковыми лопатами, — р-раз с пола кучку, и — на конвейер… Со
всем, что на том полу есть — с крысиным пометом, с дохлыми мышами… Ну и кому
это помешало? Белки же всё…
Или вот сосед мой работал на молочном комбинате — уронил в
жбан, в котором кефир производится, сапог с прелой портянкой. Ну и что? Сапог
выловили, вымыли, портянку выжали, кефир разлили по бутылкам — здоровее
будет!.. А вы, Ильинишна, на долгонько тут засядете? Я, в смысле, отлучиться
часика на два…
— Конечно, Слава… езжайте, пообедайте… Супчик готовый
или, там, бутылочку кефира…
— Э-эх, Ильинишна! — Слава лукаво
улыбнулся, — Кабы знали вы, как далек от обеда мой промысел… Но к четырем
я — туточки, как штык!
