— Сижу и слушаю!!! Не могу пости-и-ичь!!! Не
укладывается в моей голове-е-е!!! Значит, выступают все, кто угодно: раввины,
певички, послы и ослы… а мы, стражи Памяти Народной!!! Мы, беззаветные
служители вечного набата Катастро!!!..
Достигнув высочайшей трагической ноты, она оборвала вопль,
зарыдала, и, швырнув сумочку на пол, выбежала из конференц-зала. Савва вскочил,
подобрал сумочку, бросился за ней следом.
Наступила тишина. Все вздохнули с облегчением.
Биньямин Оболенски попросил Митю налить еще чаю.
Сидящие вкруг роскошного стола в этом уютном зале в
новеньком офисе УЕБа сделали вид, что только что произошедшая сцена — просто
раскат грома, пророкотавший за окном. Собственно, так оно и было.
— Господа, — сказал, поднимаясь, Берл
Сужицкий. — К сожалению, я должен покинуть это достойнейшее общество.
Главный раввин России Залман Козлоброд в три часа участвует в телемосте между
Папой Римским, Главным муфтием России и еще несколькими официальными лицами. Я
обязан присутствовать… (веселый обруч катился и катился по переулку, мелькали
босые пятки, ловко лягая преследователей)… Подводя итог нашей беседы, могу
только повторить: мы рады участвовать в Вечере Памяти Шести миллионов, мы
готовы удвоить сумму. Но господин Залман Козлоброд, как официально признанный
властями Главный раввин России, должен открывать наш Вечер…
— Береле, а к ночи ты освободишься? — спросил Мотя
Гармидер, вскакивая и провожая Берла к дверям, обнимая того за плечи… — Ты
помнишь, что задолжал мне партию в бильярд…
Они скрылись за дверью. Виктор, зам. по финансам Совета,
вздохнул и проговорил:
— Вот как хотите, а следует покрыть всех раввинов одним
Гройсом. И все выиграют. И Вечер выйдет просто конфеткой!
Митя перевел его реплику Оболенски.
— Нет! — сухо проговорил глава УЕБа, сверля всех
сидящих за столом тяжелыми глазками кобры. — Гройс и так за последнее
время приобретает какой-то непропорционально значимый вес в международном
еврейском движении. Он — везде. Того и гляди придет открывать Вечер Памяти, а
по инерции откроет еще один новый Конгресс Шести Миллионов Погибших.
Я с интересом взглянула на Оболенски. Впервые в нем
проявились проблески юмора, хоть и мрачноватого.
— Полагаю, на сцене все же должны появиться и
Колотушкин и Козлоброд, надо только продумать порядок выступлений…
— …при условии, что вести Вечер и объявить минуту
молчания должна только я! — добавила Клара, появившись в дверях с сумочкой
под мышкой.
— …если ты помолчишь хотя бы минуту, — сострил за
ее спиной вернувшийся Мотя…
Стенографистка строчила… Бумаги у нее было достаточно. Пепел
погибших, как и в прошлые годы, исправно стучал в сердца.
Рутинное собрание глав еврейских организаций Москвы
продолжилось.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №1.837:
Спотыкающийся женский голос:
— Ох, к вам не дозвониться… Значит, так… нас четверо:
бабушка, мать, восьмиклассник и труп моего погибшего брата. Все хотим взойти в
Страну… Что эт вы не понимаете? Ну, прах, пепел, в урне… Мы без него — никуда…
Я что звоню: я слышала, что у вас там к пеплу плохо относятся… ну, в смысле,
против, чтоб покойников жечь… Так куда ж мы… Ах, да?! Можно?! Вот это здорово!
Тогда запишите нас, мы все — Прохоровы: бабушка, мать, восьмиклассник и прах… В
смысле, — пепел…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 14. «…со всех прелестнейших имений…»
…Вечером «Красной стрелой» я выехала в Санкт-Петербург…
Где-то там, на берегу Финского залива, в пансионате «Балтиец» мои питерские
коллеги проводили тусовку по технологии пиар-компаний, и меня пригласили
выступить перед участниками…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл piter
«…к номерам, подобным тому, в какой я вселилась в
„Балтийце“, привыкнуть невозможно, как невозможно привыкнуть к неизбежным
унижениям… Дело не в бедности. В самой неказистой комнатке какого-нибудь
дешевого пансиона Амстердама, Парижа или Рима все же нет этой удручающей
безлюбости пространства, заброшенности, бесконечного безразличия к тому, кто
войдет в эту комнату, ляжет на колченогую кровать, упрется взглядом в
ободранные тусклые обои…
…Моя лекция была назначена на три, оставалась еще бездна
времени. Я надела толстый, в три нитки, свитер, вышла и, спустившись к дороге,
с километр шла в соснах, по тропке, бегущей вдоль шоссе. И все время помнила,
что слева от меня тянется тускло-белесое зимнее море, море моей первой любви и
первого крушения, после которого — пора уже в этом себе признаться, — я
двигаюсь по жизни наощупь, проверяя людей и предметы на прочность, не доверяя
собственным ногам, ступающим по твердой земле…
Потом все-таки свернула к морю…
Я не была здесь двадцать семь лет… Зимний берег оказался
пустынен, широк и застлан снегом, испещренным вороньими и чаечьими следами…
Как, в сущности, жалка и мимолетна наша молодость, с ее
непобедимой уверенностью в несокрушимости мира — моря, сосен, мерной
бесконечности прибоя, гладкости собственных бедер, тонкости рук, густоты
кудрей… Смешная и трогательная вера во владетельную уместность твоего
существования во всем этом всеохватном бессмертии… Между тем, проходит лето,
проходит еще двадцать шесть лет, и вот ты идешь вдоль ломкой ледяной кромки все
того же берега, мимо скрипучих чаек, — в теплом свитере, сутулясь,
покашливая и думая о том, что надо бы наложить перед сном на лицо питательный
крем, а то кожа сохнет…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Мне приснились морские львы, какими я видела их на причале
в Сан-Франциско. Они громоздились друг на друга, переливаясь
антрацитово-атласными черными телами, и сверху, с террасы ресторана, где мы
стояли с пожилой внучкой великого русского композитора, были похожи на огромных
слизней. И они ревели. Мы разговаривали громко, стараясь перекричать их, но это
было бесполезно. Что-то она говорила мне важное, что-то такое, что говорят
нечасто в жизни чужим людям, и по лицу я видела, что она хочет быть услышана…
Но ее слова тонули в ревущем лае морских львов, — или котиков? — и ничего,
ничего не было слышно…
Я проснулась от их рева и несколько мгновений лежала, не
понимая — где я, откуда сюда доносится любовный рев морских львов. Потом
вспомнила — убогий номер пансионата «Балтиец». Я потянулась и нащупала кнопку
допотопного бра над головой, не веря, что оно зажжется. Но оно зажглось. Часы
показывали два тридцать ночи. Откуда котики?!
