— Старый еврей, — не моргнув глазом, отвечала я.
— Ты знакома с ним?
— Конечно, — легко говорила я. — Много лет.
— Зачем он приходит?
— Потолковать о политике. — (Самое интересное, что
этим обычно и завершался любой визит кого бы то ни было.)
— Ладно, — отвечал Шая приветливо, и вешал трубку.
Но минут через десять ко мне поднимался его подчиненный
Эдмон, юный израильский маугли, мерзнущий в этом ужасном климате… Начинался второй
тур переговоров.
— Дина, вот этот Шапиро, — неторопливо заводил
Эдмон. — Сколько лет ты его знаешь?
— Пятьдесят, — говорила я.
— А чем он занимается?
— Не помню. Шьет наволочки! — как всегда, я
заводилась с пол-оборота. — Вот он явится, и ты разберешься. У тебя будет
возможность заглянуть в его несвежие кальсоны.
Являлся Шапиро, который оказывался второкурсником
исторического факультета РГГУ. И стоя босыми ногами на резиновом коврике,
поддерживая брюки, он закладывал меня с первой же минуты: испуганно и
подобострастно сообщал, что не видел меня ни разу в жизни, что сам просил о
встрече, что ему от меня нужны деньги на проект возрождения письменности хазар,
или еще какой-нибудь глупости в этом роде. В результате подлый щенок нарывался
на настоящий обыск со сдергиванием шкуры, а меня ждала суровая проработка Шаи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все заседания Высоких Персон Послания Московского отделения
Синдиката назывались перекличкой синдиков. Происходили они в большой комнате на
втором этаже, за огромным круглым столом, кустарно выкрашенным черной краской.
Когда-то, в эпоху здесь детского садика, приватизированного в начале 90-х одним
удачливым корсаром, который уже второй десяток лет сдавал Синдикату помещение
за безумные деньги, — в этой комнате проходили музыкальные занятия: стояло
пианино, дети в костюмах зайчиков и Мишек скакали в затылочек друг другу…
Сейчас взрослые дяди и тети, собравшиеся вкруг стола, тоже
играли в какую-то игру, правил которой я еще не научилась понимать.
На первой же перекличке синдиков Клавдий, только вступивший
в должность, произнес знаменательную и глубоко тронувшую меня речь:
— …Только не стройте из себя важных шишек, ребята… —
сказал он. — Всем известно, кто нанимается к нам на работу… Не хочу
сказать, что все вы — шушера, шваль и мусор… но факт, что устроенные и
удачливые люди вряд ли согласятся вылезти из своей теплой постели в Израиле,
покинуть свой дом и, задрав хвост, переться в бандитскую страну черт знает
зачем… Оставим в покое идеологическую патетику наших боссов. Мы и сами в свое
время совершили то, что называется Восхождением, неважно почему: по зову
сердца, по глупости, или хрен еще знает — как. Важно, что у всех, сидящих
здесь, появились причины вернуться и заново пережить то, что каждому из нас
хочется забыть… Все мы тут не от хорошей жизни, все неудачники — вот я,
например, подписал контракт с Синдикатом после провала попытки завертеть
ресторанный бизнес. Жизнь наша здесь тяжелая, крутиться приходится в тесном
кругу людей, которых не выбираешь и с которыми при других обстоятельствах на
поле рядом не сел бы… — он остановился, обвел нас медленным взглядом, погладил
лысину и продолжал: — Работа сложная, ненормированная, тошнотворная, никакие
деньги не окупят вашу заброшенность и чуждость здесь всему и всем… И это
сейчас. А будет — смело могу предсказать — все хуже и хуже. Ситуация там, дома,
с каждым днем все хреновее, война будет обязательно, значит, пойдет свистеть
экономика, начнут закрываться предприятия, подскочит безработица, профсоюзы,
как всегда, примутся шантажировать правительство своими блядскими забастовками…
— короче, не представляю себе идиотов, которые снимутся с мест искать удачи в
наших краях… Уже сейчас потоки восходящих мелеют с каждым днем… — верный знак,
что грядет сокращение штатов, — а также, что начальство будет приезжать
сюда с проверками каждый месяц и трахать нас до звона в ушах. Замбура!
Я внимательно слушала Клавдия — в то время я еще
вслушивалась в каждое слово, веря, что оно что-нибудь да значит. Справа от меня
сидел Яша Сокол, глава департамента Восхождения. Опустив голову, он рисовал
что-то в мелких квадратиках на листках блокнота. Я скосила глаза и увидела, что
это комикс, причем очень талантливый и профессиональный: двумя-тремя штрихами
Яша набрасывал очень точный карикатурный портрет и придумывал коротенькие
фразы, которые персонаж то ли выплевывал в пузырь у рта, то ли втягивал в себя…
На первой же картинке я увидела Клавдия со спущенными штанами и фразой,
вылезающей изо рта: «Я готов к приему комиссии!»…
Слева, как ни отводи взгляд, в глаза лезли крашенные
фиолетовым лаком ногти Анат Крачковски, или, как называли ее все, — бабы
Нюты, возглавляющей департамент Языковедения. Она завершала последний год своей
службы, и все коллеги с надеждой ожидали тот счастливый день, когда вздорная
баба Нюта покинет наши ряды. В прошлом танцовщица ансамбля «Северные кибуцы»,
была она похожа на Павла Первого перед удушением: белые космы дыбом,
вытаращенные глаза и азартная готовность завязать скандальчик на любую тему с
первым встречным. Когда в конце коридора показывалась ее пританцовывающая
фигурка на петушиных ногах с икрами гладиатора, всех нас сносило в сторону.
Разминуться с бабой Нютой мирным путем было совершенно невозможно даже мне, чей
департамент стоял в Синдикате наособицу.
Напротив сидел меланхоличный Изя Коваль, глава департамента Загрузки
ментальности. Программист, доктор физмат наук на гражданке, он был человеком,
утонувшем в собственном мобильном телефоне. Это была его всепожирающая страсть,
вечное стремление к совершенству. Он менял новую модель мобильного телефона на
новейшую, как только вычитывал в Интернете или узнавал о последних достижениях
в этой области.
— Сынок!!! — ликуя, говорил он Яше Соколу, —
представляешь, в Пенсильвании разработана система, когда мобильник сам
определяет — звонить ему или нет. Если, скажем, ты на совещании, где тебя
дрючит Клава или какой-нибудь Шток, если ты, скажем, с бабой… — автоматически
включается автоответчик или переадресация. Причем это пустяк, просто
используются микрофоны, камеры, датчики движения и, конечно, комп…
…По левую руку от него клевал носом Главный распорядитель
Синдиката Петр Гурвиц, циник и хитрец, пьянствовавший вчера до рассвета; в
тихие минуты похмельной прострации он был до остолбенения похож на апостола
Петра, каким того изображал Эль-Греко: продолговатая лысина, страдающие кроткие
глаза под седыми косматыми бровями и большой узловатый нос, кренящийся в ту
сторону, где наливали… В дополнение к образу — большая связка ключей — не от
рая, конечно, а от сейфа с валютной наличностью Синдиката — по израильской
привычке болталась у него на поясе.
По правую руку от Изи Коваля подскакивал то на одной, то на
другой ягодице ироничный плешивый юноша Миша Панчер, глава департамента Юной
стражи Сиона, вечно занятый собой, как курица просом. Всем своим видом он давал
понять, что цену себе знает, что это высокая цена, но ни копейки он не уступит.
Он настаивал, чтобы его все называли «доктор Панчер», и, возможно, и вправду
был доктором, хотя к своим сорока годам успел написать четырнадцатистраничную
брошюру на тему раскрепощения внутреннего мира современного подростка,
закабаленного семьей…
