…На Дерибасовской мальчик лет 17-ти, с фотоаппаратом и
каким-то зверьком в руках, кричит нам:
— Молодые люди, обратите внимание! Секунда времени и
память на всю жизнь!
Мы подходим. Это шиншилка, юркая, пепельно-серая, теплая…
Он мне:
— Вы знаете, сколько таких вам нужно на шубку?
И мы торжественно снимаемся с шиншилкой на фоне памятника
Утесову.
Наутро водитель Жора, бывший судовой механик, заезжает за мною
и — так Маша велела! — на прощание делает мне круг по Одессе. Со мной он
говорит много, охотно и откровенно, — вероятно, чувствует во мне это
нежелание начальствовать. Очень самостоятельные суждения. Своеобразная лексика.
Говорит не «развалили Союз», а «разваляли». Мы совершаем круг по центру Одессы,
по Молдаванке — темной и облезлой, мимо синагоги Бродского, некогда
великолепной, а ныне тусклой и серой, — сейчас там городской архив…
Наконец Жора привозит меня к какому-то скверу. Сюда, говорит торжественно, с
соответствующим накатанным выражением лица, — в войну евреев сгоняли и
отсюда увозили в разные гетто…
Интересно: когда подобные места мне показывают чужие и
рассказывают о происходившем здесь, — возможно, действительно,
сочувствуя, — я не ощущаю ничего, я — камень, скорлупа моллюска,
скрывающая свое пульсирующее нутро.
(Так было в Лейпциге, где милая женщина, редактор моей книги
на немецком, показывала мне памятник на месте сожженной синагоги: высокий
подиум, на котором рядами стояли привинченные к бетону стулья, просто — пустые
металлические стулья.
Я вежливо слушала, спокойно смотрела.
Вечером, оставшись одна в номере гостиницы, вспомнила ряды
этих пустых стульев и вдруг расплакалась, — жалея, что не позволила себе
сесть и посидеть на одном из них).
…Напоследок — ожидание вылета в VIP-зале, в котором сидим
только я и еще одна пара: молодой человек, тот самый, что летел сюда со мною,
так желал припасть к родной земле и так скоро, как выяснилось, вновь ее
покидал, и юная с ним, длинноногая спутница.
Он кричал кому-то в мобильник: — ну, короче, нас тут
обыскивают, и типа допрос снимают… Сейчас заломят-поведут… Все, короче, —
целую в десны!!!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 26. «…и колеблются основы земли»
На элитарную телепередачу «Ультра-литература» Марина явилась
веселая, раскованная, — как всегда. После долгой прогулки по летней
зеленой Москве. Конечно же, опоздала, поэтому сразу ее усадили гримироваться.
Зашел ведущий, Кирильцев, предупредил:
— Мы с тобой поговорим о Войновиче.
Не отрывая взгляда от зеркала, Марина сказала легко, через
плечо:
— А я его не читала.
Повисла пауза, как пишут в подобных случаях. Все окоченели —
редактора, гример, операторы и осветители…
— Как?! Вы не читали Войновича?
— А что там? — доброжелательно спросила
Марина, — ну-ка, расскажите мне быстренько, — о чем там, кто там
герой? Сделайте мне ресницы подлиннее…
— Ну… как же… Ты что, не читала «Чонкина»? —
спросил великолепный Кирильцев.
— Нет, а что? Ну, давайте, расскажите мне по-быстрому,
а я всегда готова поддержать разговор… Мы что, передачу о Войновиче делаем? Я
могу. Там — когда происходит? Война? Какая? Про что? Да вы, друзья мои, сами
ничего не знаете… Забыли уже… Сделайте мне тогда румянец во всю щеку!
— Ну, там он хохмит… — наконец выдавила помощник
режиссера Ира.
— Ага, это что, — нечто среднее между «Василием
Теркиным» и «Приключениями Швейка»?
— Да нет… — с досадой проговорил Кирильцев. —
Девочки, принесите энциклопедию…
Пока Марине делали начес и пудрили нос, кто-то приволок
энциклопедию, нервно, всей группой, искали нужную страницу, наконец открыли ее
и прочли, что знаменитый роман Владимира Войновича «Чонкин» по литературному
своему исполнению представляет нечто среднее между «Теркиным» и «Приключениями
Швейка»…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я в это время сидела на террасе кафе, в скверике перед
консерваторией, где мы договорились встретиться. Большая Никитская улица —
плотная, неширокая, очень по-столичному насыщенная, кипела пешеходами,
машинами, велосипедистами.
Я пила чай без сахара и разглядывала купол церкви наискосок
напротив — звездчатый, как елочная игрушка… И думала о том, что торцы старых
домов — желтые, осыпающиеся известкой и осколками красных кирпичей, — на
всех этих Масловках, Мясницких, Пятницких, Ордынках, — разоблачают тайны
квартир. Словно разрезали дом гигантским ножом, а на срезе — окна не вровень, а
вразнобой, одно выше, другое ниже… как разбросанные по столу карты…
За соседним столиком сидела целая компания.
Женщина, по виду японка, обернулась и спросила у
приблизившейся к ним девушки в длинном черном, явно концертном платье… — …Отыграла?!
Мне одного взгляда на нее, на этот багровый желвак слева на
шее достаточно было, чтобы определить — на каком инструменте она «отыграла».
Родимый знак скрипачей, родимое уродство цеха… Девушка была хрупкой,
черноволосой, очень красивой, несколько сутулой. Облокотившись на перила
террасы, она тихо и освобожденно улыбалась, положив щеку на сгиб локтя.
Несколько минут что-то неразборчиво для меня они обсуждали, я не
прислушивалась…
Странно, что и спустя двадцать пять лет после расставания с
моим ремеслом, все это — всех этих людей, бурлящую и бубнящую музыку из окон, я
до сих пор воспринимала как свою братву, своих людей, мой цех…
Наконец явилась Марина, и мир вокруг, — как
обычно, — сразу удвоился, расцветился, раздался и одновременно — как под
линзой — выпер, — мы стали спускаться вниз по улице, и сразу перед нами,
за нами и вокруг нас закружились сумасшедшие старухи и бомжи, замелькали по
правому и левому борту «кислотные», как говорят теперь, юнцы и юницы с
оголтелыми физиономиями.
Первой — набежала, как волна, растрепанная баба в шароварах
из материи в турецкий огурец.
— Вы не знаете где акции? — тревожно-умоляюще
воскликнула она. — Где здесь продажа акций?
И не дожидаясь растерянного нашего ответа, устремилась
дальше. На углу висела реклама «Продажа…» — но не акций, а авиабилетов. Кстати,
за углом, на Большой Никитской, к дверям одной забегаловки вынесли треногу, на
которой было-таки вывешено: «Акция — Японский ланч». Но и это была, скорее
всего, не та акция. Улица кренилась, растягивалась и строила рожи, как в кривых
зеркалах.
Это проверенный эффект: просто мы с Мариной вышли на охоту.
И весь мир подготовился, выстроился, расселся на лучших, передних местах —
поглазеть на нас вволю, — мир безошибочно чувствует клоунов.
