На деле же после такого упражнения Бритт редко удается удержаться на ногах, она теряет равновесие, и мне не раз приходилось старательно прятать улыбку.
— Все потому что я сейчас мало тренируюсь.
— Ты вообще этого не делаешь. Даже пробежаться утром тебя не заставишь.
Подруга зябко ежится:
— В такой холод?
— Какой холод, Бритт? Еще не зима!
— Тем хуже! Мокро, сыро, серо… — она прячет подбородок в большущий воротник теплого свитера, а кисти рук глубоко в рукава.
Я обнимаю ее, словно укрывая от холода и сырости. Бедная теплолюбивая девочка…
— Ты жалеешь, что приехала сюда учиться?
— Нет, что ты! — бодро отвечает моя американская подруга, но с каждым днем уверенности в ее голосе становится все меньше.
Подозреваю, что, улетев домой в свою солнечную Калифорнию на каникулы, обратно она не вернется. Родители Бритт шведы, но отца увезли в США совсем крохой, а вот у мамы остались детские воспоминания о сказочном Стокгольме и пушистом снеге на Рождество. Воспоминания, которыми она щедро делилась с дочерью, изобиловали восторгами: снежная зима, рождественские катания на санях, запряженных оленями, национальные костюмы… Забывая упомянуть о коротком световом дне половину года, пасмурном небе и том, что глубокие снега зимой — это север, а не юг Швеции, но там вообще полярная ночь.
Сама Бритт помнила только о самобытности шведских дизайнеров, которая просто недостижима ни для остальных европейцев, ни, тем паче, для американцев. Моя подруга уверовала — чтобы стать настоящим дизайнером, просто необходимо отправиться учиться в шведский колледж, что и сделала в августе этого года. Для американки у Бритт явно странные наклонности, насколько я помню, делать что-то собственными руками, если это не приготовление рождественской индейки или фирменного пирога, у них не в чести. Шить себе одежду? Зачем, ее полно в любом бутике на любой вкус и кошелек.
А уж создавать из деревянных брусочков светильники или из проволоки плечики для одежды и вовсе глупость. Куда лучше изготовленные промышленным способом.
Подозреваю, что именно необычное увлечение повышало ценность Бритт в собственных глазах. Это также был способ заявить о своей уникальности.
Она приехала учиться дизайну в Стокгольм, поступила в Бэкменсовский колледж и всю осень вдохновенно превращала километры ткани в оригинальные наряды. Но чем короче становился день, тем больше портилось настроение Бритт, бедолага все чаще задавала риторический вопрос: как можно жить без солнца по полгода?! Дождь приводил ее едва ли ни к зубной боли и отсутствию желания держать себя в форме. Никакие уговоры, что одна утренняя пробежка поднимает настроение куда заметней, чем килограмм вкуснейшего шведского шоколада, не помогали. Если на улице дул холодный ветер или шел дождь, пусть даже мелкий, Бритт оставалась валяться в постели.
* * *
— Погибшая — молодая женщина лет двадцати пяти… Точнее определить трудно, лицо слишком распухло… — поспешно наговаривал на диктофон старший инспектор Микаэль Бергман.
Он и впрямь торопился, потому что находиться рядом с этим трупом неприятно, хотя инспектор видел в своей жизни всякое. Просто он патологически не любил повешенных, вид вывалившегося языка вызывал тошноту. Скорей бы уж приехали медики да забрали…
Вообще-то, это не его дело — осматривать место преступления, но Микаэль разрешил своему подчиненному Дагу Вангеру задержаться сегодня утром, а потому выполнял его обязанности. Вангер уже звонил, должен вот-вот подъехать. Микаэль Бергман вздохнул, настроение и аппетит испорчены на весь день, но кто же мог знать, что здесь его ждет самое неприятное. С детства, после того, как увидел повесившегося соседа, самоубийц не переносил.
Бергман отправился на кухню, делая вид, что желает еще раз осмотреть оставшуюся на столе посуду… Ничего особенного — недопитая бутылка вина, пара фужеров, чашки, остатки пиццы…
Специалист «по пальчикам» отрицательно помотал головой:
— Нет, только ее пальцы.
— Но выпивали двое?
— Скорее ждала кого-то, второй фужер не тронут. И чашка тоже.
— Странно — пить рано утром.
— Пила вечером, пиццу ела тоже.
Наконец появился Даг Вангер, увидев труп, даже присвистнул:
— Самоубийство?
— Скорее несчастный случай. Самоудушение. Следов борьбы никаких, чужих пальчиков пока тоже.
Даг отправился опрашивать соседей, которых и было-то немного. Дом маленький, всего по две квартиры на каждом из трех этажей, в одной не живут, в двух тугие на ухо пенсионерки, соседка, что обнаружила труп, тоже ничего не видела…
Немного погодя приехали медики, констатировали смерть от удушья, забрали труп.
Инспектор вздохнул:
— Глупая смерть…
— Да, — отозвался старший команды медиков, — она умирала мучительно. Документы есть? Родственники будут опознавать тело?
— Пока не знаем, есть ли родственники. Жила одна.
Наконец, осмотр и опрос закончены. Бергман и Вангер с облегчением покинули квартиру. После увиденного даже хмурое небо показалось приятным. Все познается в сравнении.
Можно возвращаться в отдел и, оформив бумаги, сдавать дело в архив. Инспектор еще не знал, что это лишь первая из нелепых смертей женщин.
Но сразу уйти не удалось.
— Чертовы газетчики! Откуда они узнали?!
У дома уже крутились двое, у одного в руках камера, у второго микрофон.
— Инспектор, это самоубийство или убийство?
— Кто пустил сюда репортеров? Перестаньте снимать, еще ничего не понятно, а вы уже делаете репортаж!
Но избавиться от журналистов не удалось, пришлось обещать, что полиция непременно все расследует в ближайшее время и обязательно расскажет общественности о том, что произошло и кто виноват, если действительно виноват.
Бергман говорил нужные слова, прекрасно понимая, что сенсацию репортеры не упустят, уже через час Стокгольм будет знать о трагедии все подробности, включая и те, которых просто не могло быть. Но Микаэль давно уяснил, что воевать с шустрыми газетчиками себе дороже, они часто путают свободу слова с вседозволенностью, привлечь за безответственную болтовню удается крайне редко, остается либо не замечать, либо минимизировать вред, давая исчерпывающую информацию. Поскольку второе далеко не всегда возможно и нужно, оставалось первое.
— Пусть себе сообщают, — проворчал он, втискиваясь в машину Вангера. — Черт! Когда ты купишь нормальную машину?
— Мне хватает этой…
