– Давай, веди! Тут она цела будет.
Я набросил на плечи пиджак и вышел. Шел быстро, почти бежал. Мне казалось, что каждая минута решает судьбу Гизелы.
Странно, как неожиданно и прочно вошла она в мою жизнь. И кажется, вошла глубоко, надолго. Часто мною овладевали сомнения. Идет война. Нас и немцев разделяет фронт, огонь, кровь. Гизела – немка. Быть может, мы оба допускаем ошибку? Я прислушивался к голосу своего сердца. Оно молчало. Я отгонял сомнения и думал о том, что близость к Гизеле устраивает не только меня, но и Демьяна, и Решетова. Решетов почти в каждой радиограмме интересуется Гизелой.
Когда я достиг ее дома, уже пала ночь. Теплая, мягкая, чарующая майская ночь. Облитый светом неполной луны город спал. Этот бледно-серебряный свет накладывал на пустые улицы, наглухо закрытые окна, запертые дома и дремлющие деревья печать грусти.
Окно в комнате Гизелы было полураскрыто. Свет не горел. Ясно слышались звуки какой-то мелодии. Гизела, видимо, сидела у "Филипса".
Когда я вошел, она призналась, что не ждала меня.
На полу стоял раскрытый коричневый чемодан, рядом с ним – тоненький дорожный матрасик, свернутый трубкой, на спинке стула разместился эсэсовский мундир, а на сиденье – хорошо отглаженные брюки.
– Мужнино наследство, – усмехнулась Гизела. – Ума не приложу, куда сбыть эту шкуру. Вы голодны?
Я сказал, что не голоден, и приступил к тому, зачем пришел. Нельзя было терять ни минуты.
– У меня к вам просьба, – начал я. – Мне хочется, чтобы вы посмотрели, как я живу.
Трудно было разглядеть без света лицо Гизелы. Наверное, брови ее поднялись.
– Это что, интересно? – спросила она, укладывая обратно в чемодан вещи.
– Нет, но все-таки…
– Я бы с удовольствием, но не уверена, что комендант не пришлет за мной машину. – Она сунула в чемодан металлический несессер и закрыла крышку.
– Когда? – поинтересовался я, сдерживая нарастающее волнение.
– Вот этого не скажу. В десять у него начнется совещание. Он разрешил мне не приходить, но предупредил, чтобы я на всякий случай не отлучалась из дома.
"Этого только не хватало", – подумал я.
– А вы не решитесь наплевать на коменданта и совещание?
– Если и решусь, то вы этого не одобрите. Не правда ли?
Возразить было нечего. Почва уходила из-под ног. Я понимал, что настаивать неразумно. Мое упорство может навлечь подозрение.
Гизела будто глядела в мою душу.
– И почему такая срочность? Почему именно сегодня?
– Да нет, не обязательно, – вынужден был ответить я.
– Ну и прекрасно. У нас еще будет время.
Я не видел другого выхода, как остаться здесь и подвергнуть себя той же опасности, которая угрожала Гизеле. Я сел, вынул сигарету, закурил.
Волноваться незачем. Не поможет.
Гизела закрыла окно, опустила маскировочные шторы и включила свет. На ней была та одежда, в которой она обычно ходила на службу. И прическа была та же – и все шло ей и нравилось мне.
Я пододвинул к себе лежавший на столе иллюстрированный прошлогодний журнал и, пытаясь успокоить себя, сказал:
– Вы правы, времени впереди много. Успеем. Лучше расскажите что-нибудь.
Гизела выключила «Филипс» и села напротив.
– Что же рассказать?
– Все равно, – ответил я, листая журнал. – О себе расскажите. Или о ком-нибудь близком. Как-то вы сказали, что с вашим отцом расправились. За что?
В глазах Гизелы мелькнула грусть.
– За чересчур разговорчивый характер.
– То есть?
– Он считал, что в свободе слова нуждается не тот, кто стоит у власти и кто поддерживает ее, а тот, кто не согласен с нею. Этого было достаточно, это его погубило.
Мы помолчали. Я перевернул страницу журнала, и на меня глянул со снимка бывший командующий 6-й армией в группе «Юг» генерал-полковник Рейхенау.
– Он убит на фронте? – умышленно спросил я, зная, что смерть этого видного немецкого генерала окутана тайной.
Гизела покачала головой:
– Он тоже жертва.
– Почему тоже?
– Я не так выразилась. Ведь мы говорили об отце. С Рейхенау расправились как с неугодным.
– Вот как… я не слышал.
– Мне рассказал муж. Фюрер предлагал Рейхенау пост главнокомандующего.
Рейхенау отказался. Потом Гиммлер потребовал от Рейхенау, чтобы тот допустил во все свои штабы эсэсовцев и слил армейские разведорганы со службой безопасности. Рейхенау ответил, что, пока он командующий, этого не случится.
В январе минувшего года в штаб-квартиру в Полтаве явились три эсэсовца с личным поручением рейхсфюрера СС Гиммлера. О чем они говорили с Рейхенау, я не знаю, но через полчаса после их ухода его нашли мертвым.
– А вы не боитесь рассказывать мне такие вещи? – спросил я.
Гизела закинула голову и звонко рассмеялась:
– У вас, мне думается, больше оснований опасаться меня.
– Вот уж нет, – возразил я.
– А почему вы заговорили об этом?
Я пожал плечами.
– Вы странный сегодня, – заметила Гизела.
Да, я был странный. Я сам это чувствовал, но ничего поделать с собой не мог.
– А вас не тянет в Германию? – спросил я, Вновь принимаясь за журнал.
– Нет, – твердо ответила Гизела. – Там нехорошо, а вдове особенно. Я не хочу иметь кинд фюр фюрер. Оставьте вы журнал! Поднимите глаза. Почему вы такой сегодня? Знаете что, подарите мне свое фото.
– У меня нет.
– Закажите!
– Хорошо. А зачем вам?
– Я хочу видеть вас ежедневно.
– Надоем.
– А я попробую…
Я решительно отодвинул журнал и спросил:
– У вас не осталось ни капельки вина от прошлого раза?
– Хочется выпить?
– Да. Сегодня такой суматошный день. Глоточек бы…
– Надеетесь, что поможет? Глоток, я думаю, найдется.
Она встала, пошла к шкафу, и в это время за стенами дома раздались завывающие крики сирены. Произошло то, чего и следовало ожидать.
Гизела остановилась, обернулась, вслушалась. Лицо ее сразу побледнело.
– Неужели?
Я пожал плечами, взглянул на часы.
Завываниям сирены вторили тоненькие, писклявые, всхлипывающие гудки паровозов.
