Заруцкий, все так же молча, кивнул.
– Не позднее двадцать седьмого чтобы был в Москве, – сказал генерал. – Будем менять одну из наших бригад, так по этому поводу решено в Подмосковье устроить показательное мероприятие.
Бросив пристальный взгляд на подчиненного, он сказал напоследок:
– Что-то, Николай, ты какой-то подозрительный стал… Ладно, не буду больше читать тебе мораль, в Москве обо всем поговорим.
Проводив взмывшую в небо «вертушку» недобрым взглядом, Заруцкий вернулся в джип, где его дожидался ближайший помощник Авдеенко.
– Я был, товарищ полковник, в Ханкале. Потом проехал по трассе, переговорил с командирами «блоков»… Показывал им фотоснимки, которые нам коллеги передали… – Он вытащил из внутреннего кармана бушлата пачку фотоснимков. Отобрав с полдюжины, передал их Заруцкому, остальные сунул обратно.
– А у этого… у оператора, который на гэрэушников как почтальон работал, кроме этих фото, при себе больше ничего не было? Письма какие-нибудь, видео– и аудиозаписи?
– Да, он вез с собой несколько кассет, – сказал Авдеенко. – Все это дело, конечно, изъяли, но просмотреть записи как-то не было времени… Короче, опознали сразу несколько человек, но главный у них… Вот этот!
Внимательно рассмотрев все фотоснимки, в особенности же тот, на который было обращено его особое внимание, Заруцкий удовлетворенно кивнул:
– Я хоть без маски его не видел, но чую хребтом: это он! Оч-чень хорошо…
– Старлей с «блока» возле Ассиновской уверенно его опознал. Они под видом «антиснайперов» там и еще в других местах отирались.
– Борец, говоришь, со снайперами? – в задумчивости проговорил полковник. Затем, немного помолчав, повторил: – Оч-чень хорошо…
Глава 11
День выдался какой-то неудачный, наполненный суетой и неприятностями, так что Искирханов добрался до дома лишь поздним вечером. Двое вайнахов из числа дальних родственников, которых он временно взял к себе на постой – заодно они охраняли домовладение, – дождались, когда джип проедет во двор. Затем закрыли массивные створки ворот и заперли их на ночь.
Потом один из вайнахов выпустил из вольера свирепую кавказскую овчарку. После чего принялся возле гаража наводить глянец на бока джипа, поскольку машина была заляпана грязью по самую крышу. Другой же вайнах последовал за хозяином в дом.
Хотя еще не все работы были закончены и не все помещения обставили мебелью и украсили коврами и шелками, все же трехэтажные хоромы, которые выстроил недавно для себя Искирханов, уже сейчас казались настоящим дворцом.
Хитрый и осторожный Ильдас не стал строить для себя новый дом в станице, где могут иметь место и зачистки, и все что угодно, вплоть до артобстрелов и бомбометаний, а возвел свой «замок» километрах в четырех от околицы.
Конечно, по нынешним лихим временам жить в уединенном месте небезопасно, но, с другой стороны, кого ему здесь бояться? Кто посмеет тронуть его хоть пальцем, тот не проживет и одного дня.
Навстречу ему вышла шестидесятилетняя вдова и приживалка тетка Зулейка, обряженная во все черное. Она и стряпуха, и стиркой-уборкой занимается, и за наложницей приглядывает, чтобы та не сбежала ненароком.
Свою семью, жену и двух детей, Ильдас еще пять лет назад переправил к родственникам в Турцию. Там они и прижились.
Поскольку мужчине нельзя без женщины, а старая карга, которую все здесь кличут «женщина», таковой, по сути, давно не является, то Ильдасу приходится содержать еще и наложницу, а случалось и так, что и двух наложниц сразу.
Вот как сейчас, когда у него в доме живут две русские девчонки, одну из которых должны на днях переправить в горы. Днем их держат взаперти в хозпостройке, возле собачьего вольера, а ночью, когда у хозяина есть соответствующее настроение, они делят с ним пустующее в отсутствие жены ложе.
– Я не буду ужинать, женщина, – нахмурился Ильдас. – Приведи девчонок ко мне в спальню. Умар, ты мне тоже не нужен, я устал и хочу отдохнуть.
Старуха, по обыкновению не произнося ни слова, отправилась выполнять хозяйское распоряжение.
Искирханов был зол и мрачен, как грозовая туча. Сейчас он стал самим собой, ему не было нужды скрывать свое истинное лицо – он не на людях, а у себя дома, где каждое его слово – закон.
Ох как нелегко лавировать между своими братьями вайнахами, среди которых уже давно нет единства и духовного братства, и российскими военными, которые тоже частенько не могут поладить друг с другом – так свора собак грызется за кость! Вот и сегодня ему пришлось выслушать упреки сразу с двух сторон. Одни попрекают – почему, мол, позволяешь так измываться над нами русским собакам? Другие бранятся: держи своих нохчей в крепкой узде…
Кое-кто забывает, а возможно, просто не знает, что «нохчи» в дословном переводе означает «волки».
В отличие от собачьего племени, к которому принадлежат в первую очередь «русские люди», волки не поддаются никакой дрессуре, их невозможно заставить служить, а вернее, прислуживать, потому что эти гордые и мощные существа признают лишь две вещи – волю и дикую стихию охоты.
Как и все истинные чеченцы, Ильдас в душе люто ненавидел русских, но, вынужденный считаться с реальностью, с выгодой для себя и для своего тейпа, сотрудничал кое с кем из них. А когда случались такие неприятные эпизоды, как нынешний, он с огромным удовлетворением отыгрывался на русских наложницах, насилуя их и всячески унижая их человеческое достоинство.
Хозяин взял из бара бутылку и толстостенный стакан – к черту нормы шариата! Налил почти полстакана неразбавленного скотча, затем, запрокинув голову, одним махом опорожнил емкость.
Поднялся по лестнице на второй этаж, ощущая, как по телу разливается тепло, как на смену раздражению и усталости приходит приятная истома. Следом за ним в хозяйскую спальню поднялась и Зулейка, толкая впереди себя двух юных наложниц с заспанными лицами.
– Оставь нас, женщина, – распорядился Ильдас. – Разбудишь в семь утра. Все, иди…
Усевшись на край своего ложа, он вперился тяжелым взглядом в заспанные лица юных наложниц. Той, что уже около месяца находилась в его доме, было лет шестнадцать. Лицо – с россыпью веснушек, вздернутый носик, по-детски припухлые губки, ямочки на щеках. Такой она была раньше… А сейчас на лице девушки застыло выражение тупой покорности. Другая – чуть постарше, ей лет восемнадцать, и у нее уже развитая, как у взрослой женщины, грудь с выпуклыми темно-коричневыми сосками и крутые бедра.
– Что застыли? – проворчал Ильдас. – Раздевайте меня и сами раздевайтесь.
Девчонки стали медленно освобождаться от одежды: вот одна сбросила наброшенное на плечи пальтецо, затем другая. Потом так же неторопливо избавились от остальной одежды. После чего принялись разоблачать строгого хозяина.
– Что вы возитесь! – прикрикнул Ильдас. – Живее! Мне еще нужно время, чтобы выспаться!
