Впрочем, Протасов в последние годы не был избалован роскошью, а потому давно приучил себя довольствоваться тем, что у него есть в данную минуту. Ничто его особо не смущало: ни отсутствие электричества (свет вырубили еще до наступления полуночи), ни упитанный таракан на полу в крохотной душевой, ни тонкая прерывистая струйка воды из-под крана, которая пресеклась в аккурат в тот момент, когда Александр собрался побриться…
Его абсолютно все здесь устраивало, тем более что он не намеревался задерживаться в этом притулившемся к подножью Казбека городке на сколь-нибудь длительный срок. …Августовский день обещал быть жарким. Протасов, надумавший совершить небольшую прогулку по окрестностям, облачился в «курортный» прикид: светлые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, на ногах удобные, как тапочки, кожаные мокасины… Местной обслуге особо доверять не следовало; первым делом он извлек из бокового кармана дорожной сумки «ладанку» – эту довольно увесистую металлическую штуковину, размерами с обычный портсигар, он купил по случаю у одного из послушников Новоафонского монастыря – и сунул ее в свой нагрудный карман; затем прикрепил к брючному поясу довольно объемистую барсетку, в которой хранились документы и вполне приличная по местным меркам сумма долларовой наличности, а также остаток приобретенных им в тбилисском обменнике грузинских лари; сохранность же всех прочих вещей, даже если в гостиничный номер в его отсутствие наведаются воры, особо его не беспокоила.
Проходя через вестибюль, Протасов мельком увидел себя в большом зеркале. Вполне приличного вида молодой мужчина, рослый, под сто восемьдесят пять, ладно скроенный, загорелый, неплохо экипированный…
Выбравшись на залитую солнцем улочку, он водрузил на переносицу темные очки, затем невольно усмехнулся собственным мыслям: еще каких-то две недели назад ему было диковинно лицезреть себя в гражданке, а теперь он уже вполне свыкся со своим новым цивильным обличьем.
Вопреки опасениям, подростковые воспоминания его не подвели: дорогу, проложенную в урочище, где некогда располагались домики турбазы, он нашел безошибочно. Расстояние, которое отделяло его от цели, было сравнительно небольшим – около пяти километров, – поэтому он не стал нанимать такси, решив прогуляться до турбазы пешком. В ложбине, куда вскоре втянулась гравийная дорога, было как-то по-особенному покойно и тихо. Склоны холмов поросли буковыми деревьями и орешником; в полукилометре, по правую руку, уже на границе неширокой ложбины, возвышалась зубчатая скала, сплошь увитая дикорастущим плющом, сквозь сочно-зеленый покров которого лишь кое-где проглядывала красноватая горная порода…
Здесь, в урочище, царила мягкая прохлада, да и сам воздух тут был совершенно особенный, целебный. В голове Протасова теснились воспоминания, и даже без компании ему было не скучно. Дорога, по которой он шел, выглядела практически пустынной: за все это время его обогнала лишь пара велосипедистов, парень и девушка с рюкзаками на спинах, да еще его едва не сбил какой-то малахольный джигит, мчавшийся куда-то сломя голову на черном джипе «Тойота», – Протасов, едва успевший отпрянуть на обочину, даже погрозил в сторону быстро удаляющейся пыльной кормы мощного джипа кулаком.
Но и этот досадный эпизод не способен был испортить ему настроение.
Тем более что уже спустя несколько минут он добрался до цели, свидетельством чему был установленный на развилке двух дорог чуть покосившийся от времени столб, на котором некогда красовалась табличка с надписью «Турбаза «Казбеги», – теперь этой таблички на месте не было.
От самой турбазы тоже мало что осталось. Дощатые домики кто-то разобрал, а на месте жилого модуля, где они провели некогда целых две недели – мама, отец и он, в ту пору четырнадцатилетний подросток, – сохранился лишь фундамент со следами давнего пожара. Территория порядком заросла, кое-где, правда, сохранились еще открытые площадки, к которым вели вымощенные камнем дорожки: раньше здесь тусовались «турики», резались в волейбол, пели песни под гитару, пили терпкое вино и рвали зубами приготовленную на углях сочную баранину… «Не стоит удивляться, дружище, – почти равнодушно подумал Протасов, отмечая про себя следы запустения. – Тем более нет смысла расстраиваться. За те полтора десятка лет, что тебя здесь не было, растворились, исчезли в небытие целые страны, что уж говорить о какой-то затерявшейся в закавказской глуши базе отдыха…»
Протасов всегда, даже в юношескую пору, прекрасно ориентировался на местности. Вот и сейчас, хотя окружающий ландшафт изменился почти до неузнаваемости, он без труда нашел полюбившееся ему еще в детстве местечко – всего четверть часа ходьбы от лагеря. Там он и решил устроить себе привал.
Название этой неширокой речушки, с берегами, почти сплошь заросшими местной разновидностью ивы, впадающей в нескольких километрах отсюда в Терек, ему было неизвестно. Кто-то когда-то устроил здесь запруду, вследствие чего образовался симпатичный водоемчик с проточной водой, около сотни метров в длину и чуть более двадцати в ширину. Еще одна приятная особенность: с восьмиметрового скального уступа прямо в озерцо низвергал свои воды ручей; конечно, не Ниагарский водопад, но в мальчишеские годы казалось, что красивее этого уголка природы нет на земле… Они с отцом приходили сюда каждое утро – у запруды хорошо ловилась жадная форель, – часов в девять к ним присоединялась мама; она раскладывала снедь, кормила «своих мужиков», потом они купались в холодноватой прозрачной воде, а ближе к полудню, захватив с собой провизию и радиоприемник «ВЭФ», отправлялись куда-нибудь в поход и возвращались на базу, как правило, лишь к заходу солнца.
Постояв немного на берегу, Протасов убедился, что этот укромный уголок природы за прошедшие годы нисколько не изменился. Чуть дальше, правда, в разрыве между растущими купами чинарами была видна оцинкованная, бликующая на солнце крыша какого-то строения, которого раньше здесь не было. До самого дома, если по прямой, было метров сто пятьдесят.
По-видимому, кто-то из местных крутых решил отгрохать себе усадьбу, места-то воистину великолепные…
Не удержавшись от соблазна, Александр разделся и нырнул в водоемчик.
Вода, по контрасту с жарким днем, показалась ему ледяной. Плескался он недолго и недалеко от того места, где на берегу были сложены его вещи: хотя вокруг не видно ни единой живой души, особо расслабляться все же не стоит.
Выбравшись на берег, он насухо вытерся захваченным с собой полотенцем.
Солнце припекало довольно ощутимо, так что уже через несколько минут на коже не было и следа влаги. Особого желания впитывать в себя ультрафиолет он не испытывал: он довольно прилично загорел на Корсике, где базировалось его подразделение, а первый загар к нему пристал еще весной, на Балканах, правда, там у него загорели только лицо, шея да руки до локтей.
Поэтому он, одевшись, прошел вдоль бережка к другому месту, где разросшиеся деревья давали надежную тень и где сильнее всего ощущалось прохладное дыхание водопадных струй.
Здесь он уселся, подстелив чуть волглое полотенце. Извлек из пакета бутылку «Кахетинского» – вино он купил в городке, в одной из местных лавок – и три пластиковых одноразовых стаканчика. В перочинном ножике, который был у него с собой, имелся штопор, поэтому откупорить бутылку не составило труда. Аккуратно, стараясь не расплескать рубиновую жидкость, он наполнил вином все три стаканчика. Вспомнилось вдруг, как пятнадцать лет назад они втроем сидели здесь же, на этом самом месте; отец откупорил бутылку «Кахетинского», налил в стаканчики вина себе и маме, затем неожиданно достал третий и тоже наполнил его, хотя и не до краев…
