* * *
Элизабет хотелось узнать как можно больше о таинственном человеке по имени Эрих Кесслер. И Данн рассказал ей все, что нам известно, а потом добавил, что мы проследили его до Авиньона и намерены ехать туда. Снова просматривались связи с нацистами.
— Только на этот раз, моя дорогая, нацист у нас вроде бы положительный, — добавил Данн.
— Хорошие нацисты, плохие нацисты, — полузакрыв глаза, она покачала головой. — А я думала, все это давным-давно закончилось.
Мы погрузились в молчание. Ресторан к этому времени уже почти опустел, официанты столпились в кучку, болтали и устало позевывали. Свет приглушили, в зале царил полумрак. Было уже около полуночи.
Выяснилось, что сестра Элизабет остановилась в отеле «Бристоль», совсем неподалеку, прямо через улицу. То был, несомненно, один из самых дорогих отелей Парижа. Мы провожали ее туда. Элизабет на всем пути как-то загадочно улыбалась. Когда до роскошного отеля на Фобур-Сен-Оноре осталось всего полквартала, откуда-то из-за угла выплыл и притормозил у входа длинный сверкающий лаком черный лимузин.
— Погодите, — сказала Элизабет и сделала нам знак остановиться.
Водитель распахнул дверцу, привратник у входа раскрыл огромный черный зонт, и из машины вышли два господина. На первом был черный плащ и черная шляпа с низко опущенными полями. Он обернулся и подал руку своему спутнику, низенькому и плотному мужчине в сутане и грубых ботинках. Свет фонаря упал на его лицо, и я тут же узнал нос в форме банана, толстые щеки и двойной подбородок. Входя под козырек у двери, он щелкнул зажигалкой и прикурил тонкую черную сигарету.
Кардинал Д'Амбрицци и монсеньер Санданато.
Я схватил Элизабет за руку, развернул лицом ко мне.
— Что, черт возьми, здесь происходит?
— Я говорила им, что собираюсь в Париж, хочу побольше узнать о том, чем занималась здесь Вэл незадолго до смерти. Д'Амбрицци, хоть и был очень сердит на меня, предложил поехать вместе, ему предстояла встреча с экономистами стран Общего рынка и министрами финансов. Он был очень настойчив, говорил, что боится за меня после этого покушения, что мне лучше на время уехать из Рима. Подождать хотя бы, пока не опознают напавшего на меня человека... ну и так далее. Ну и я обещала ему, что приеду и остановлюсь в «Бристоле». И вот все мы здесь.
— Ради бога, Элизабет, будь осторожней! Трижды подумай, прежде чем говорить этим людям хоть что-либо. Похоже, Святой Джек — далеко не тот, кем мы его считали...
— Пока что мы твердо знаем только одно, — пылко возразила Элизабет. — Что, возможно, он лгал мне об ассасинах, да и то лишь с целью защитить меня... напугать, заставить сдаться. Ведь именно ты выдвинул такое предположение, верно, Бен? А вы, — тут она обернулась к Данну, — вы рассказали мне о записках, которые он оставил в Принстоне. И у меня создалось впечатление, что человек, написавший их, хочет покаяться в своих грехах. Да и то сказать, что он мог поделать? Бежать к Папе, докладывать ему все, что знает? Но ведь он сам писал, что вся эта кровавая мясорубка началась именно с Папы! Солгал мне, подумаешь, большое дело. Просто хотел, чтобы я оставила все это. И я бы оставила, если бы смогла... Но я слишком далеко зашла, слишком много узнала из того, что знала Вэл, и не могу это оставить. А тут еще какой-то несчастный уродец хотел меня убить! — Она резко умолкла.
Д'Амбрицци и Санданато вошли в отель.
Данн бросился ловить такси, оставив нас вдвоем.
— Я все хотел тебя спросить, — осторожно начал я. — Последний раз, когда мы виделись, ты отчаянно уговаривала меня бросить все эти глупости, вернуться к реальности. Якобы ничего близкого к тому, что я говорил, в Церкви никогда не происходило. И верхушка ее ни в чем таком не замешана... Малоприятный у нас получился разговор, сестра. И мне хотелось бы знать: ты до сих пор придерживаешься того же мнения? Что Церковь чиста и непорочна, как сами небеса, к которым мы все взываем?
Пока я говорил все это, она растерянно озиралась по сторонам, словно в поисках подсказки. Затем подняла на меня глаза.
— Не знаю. Чего ты от меня хочешь? Я не могу вот так легко, как ты, вдруг восстать против Церкви... В ней вся моя жизнь. Думала, ты это понимаешь. — Голос ее звучал печально. — Вообще-то, похоже, ты прав. Но попытайся все же понять, как трудно мне в этом признаться... даже себе самой. Да, мы ищем людей, которые совершили все эти ужасные убийства, да, они могут быть людьми Церкви, но это вовсе не означает, что я должна проклясть всю Церковь. Верно? Послушай, Бен. — На секунду она коснулась моего рукава, но тут же отдернула руку. — Поверь, я не хочу с тобой воевать. Мы оба потеряли Вэл... и теперь я должна еще раз подумать над всем тем, что ты мне тогда говорил. И, пожалуйста, не сердись на меня, будь снисходительней...
К обочине подкатило такси. Данн уселся на заднее сиденье, распахнул передо мной дверцу. Я отвернулся от Элизабет.
— Бен... — протянула она таким тоном, точно ей нравилось произносить мое имя.
— Да?
— Никак не выходит из головы несчастный отец Говерно. Ты что-нибудь узнал о нем? Что с ним произошло, почему он занимал мысли Вэл весь ее последний день? Как он может быть связан со всем этим делом? Что хотела выяснить Вэл?
— Не знаю, — ответил я. — Просто понятия не имею...
— А твой отец... как он?
— Он... не знаю. Поправляется. С ним все будет в порядке, уверен. Слишком большой и сильный, чтобы что-то могло его убить. — С этими словами я сел в такси. Отец Данн складывал зонтик.
Сестра Элизабет проводила нашу машину взглядом.
— О чем она говорила? — спросил Данн.
— Спрашивала об отце Говерно. Но что я мог ей сказать? Мы слишком медленно продвигаемся в нашем расследовании. Вэл разыгрывала эту карту, но, может, теперь это уже не имеет никакого значения?
Отец Данн сидел молча, смотрел в окно на проплывающие мимо в тумане огоньки Парижа. Стояла холодная дождливая ночь.
— Нет, это горло просто меня убивает, — пробормотал он после паузы.
Во сне снова явилась мама. Тянула ко мне руки, тихо шептала что-то, я напрягал слух, но никак не мог расслышать, что она говорила. Казалось, стоит прислушаться еще, сконцентрироваться, и я наконец начну различать слова. Я был просто уверен в этом. Ведь я помнил, что с ней произошло, и было это не во сне, а наяву. Почему же никак не удается заставить себя вспомнить? Почему?...
Я проснулся весь в поту и ознобе, спина ныла. Только сегодня утром приладил новую повязку, и вот теперь она насквозь промокла от пота. В номере было холодно, окно распахнуто настежь. Я поднялся и занялся новой повязкой. Рана заживала нормально, на ней уже образовалась шероховатая корочка.
И тут вдруг я услышал, как зазвонил телефон, как барабанят капли дождя о стекла.
Я снял трубку, полагая, что это отец Данн, и удивляясь про себя, какого черта ему взбрело в голову звонить в такой поздний час. Неужели нельзя было подождать до утра?
