Тридцать лет тому назад, когда Папа Пий XII наконец умер, Каллистий был молодым и амбициозным монсеньером, служил в секретариате Ватикана и стал свидетелем церковных конвульсий и потрясений. Теперь и его ждет смерть, страшная, неотвратимая! В тишине комнаты, освещенной лишь луной, он вдруг услышал собственный смех. О Господи, что за времена то были!
Пий был последним из «старомодных» пап: надменный, властный, презирающий то, что другие называли простой человеческой порядочностью. И монсеньер Сальваторе ди Мона считал его морально ущербным, порой даже просто безумным человеком. Моральную нечистоплотность Пий проявил во время оккупации Парижа нацистами. А безумство проявлялось в «видениях», которые, как уверял Пий, часто посещали его последние годы.
И вот Папа Пий умер, и монсеньеру ди Мона по долгу своей службы пришлось вникать в порой просто смехотворные, порой ужасные подробности приготовлений к похоронам. Он никогда этого не забудет. Их было достаточно, чтоб у него возникло твердое убеждение: человек никогда не знает, как придется расплачиваться ему за грехи. В случае с Папой Пием этот счет пришел поздно, через несколько часов после того, как он испустил последний вздох.
В стенах Ватикана были прекрасно осведомлены о том, что так долго Пию удалось протянуть лишь благодаря неустанным усилиям выписанного из Швейцарии геронтолога, доктора Пауля Ниханса. Он был протестантом, и среди его пациентов были такие известные люди, как король Георг Пятый, Конрад Аденауэр и даже Уинстон Черчилль. Все они прошли терапию по восстановлению клеток, изобретенную доктором Нихансом, а заключалась она в курсе инъекций специальным раствором из высокоочищенных тканей новорожденных ягнят. В начале октября 1958-го Папа Пий доживал свои последние часы в замке Гандольфо, и иезуиты с Радио Ватикана непрерывно транслировали все подробности агонии в живом эфире, перемежалось это молитвами за умирающего. Той ночью монсеньер ди Мона слушал эти новости у себя в кабинете, никто в Ватикане не спал. Мало того, он с тремя своими друзьями-священниками открыли тотализатор и делали ставки на час смерти, который наступил в четыре утра девятого октября. Ди Мона проиграл, но ничуть не расстроился, уход Пия служил утешительным призом.
То был настоящий театр абсурда.
Тело понтифика забальзамировал в замке Гандольфо личный врач Папы, Галеацци Лизи, вместе с приглашенным для этой цели специалистом, профессором Оресте Нуцци. Затем его перевезли в Рим на муниципальном катафалке, украшенном четырьмя позолоченными ангелами, фестонами из белого Дамаска, более уместными на свадьбе, и весьма грубо сработанным деревянным дубликатом папской короны, которая могла сорваться с крыши при каждом толчке.
Монсеньер поджидал скорбную процессию у входа в базилику. И вот странный катафалк появился. Сам ди Мона и его друзья и единомышленники просто не знали, что им делать, плакать или смеяться. А потом вдруг услышали нечто напоминающее по звуку пистолетный выстрел. Первой мыслью было: ассасины! И еще монсеньеру хотелось крикнуть им: опоздали, идиоты! Папа уже мертв!
Но затем все поняли: никакой это не выстрел. Звук исходил из катафалка. Там что-то сломалось. Внутри гроба.
И тогда катафалк поспешили провезти через Рим к Ватикану, и гроб поместили в соборе Святого Петра. Монсеньер ди Мона, представляющий секретариат, прибыл туда же выяснить, что происходит. И вскоре вышел в полной растерянности. Погода в те дни стояла необычайно теплая, тело Пия XII начало разлагаться, испускать газы, давление в наглухо закрытом гробе резко поднялось и сорвало крышку. Пришлось Лизи и Нуцци вновь взяться за работу, они трудились всю ночь, чтобы придать телу пристойный вид и выставить его на всеобщее обозрение на траурной церемонии, которая должна была начаться с семь утра двенадцатого октября. Но, как выяснилось чуть позже, их проблемы только начинались.
В день траура проститься с покойным нескончаемым потоком шли скорбящие, мерцали свечи, останки Папы покоились в алом гробу, на голове красовалась золотая митра, и тут вдруг снова все пошло наперекосяк. В соборе Святого Петра было жарко. Слишком жарко. Мертвенно-белое лицо покойного позеленело. Окружающие ощутили тошнотворный запах. Ну, вот человек и показал истинное свое лицо, подумал ди Мона. Здравый смысл взял верх, гроб закрыли, затем поместили в свинцовый саркофаг, а затем захоронили в специально отведенной нише в одном из гротов под собором Святого Петра.
Причину своего позорного провала врачи Лизи и Нуцци объясняли тем, что использовали в бальзамировании старинные методы. Ни инъекций, ни хирургии, ни выемки внутренностей не производилось. Ранние христиане пользовались именно этим способом, и врачи сочли, что он соответствует святости Папы. Затем Лизи продал историю об агонии Папы журналистам, и кардиналы, возглавлявшие Церковь в период безвластия, запретили ему даже ступать на землю Ватикана. Короче говоря, смерть и похороны Пия сопровождались сплошными скандалами.
Так считал тогда монсеньер ди Мона, и теперешний Папа Каллистий IV не изменил своей точки зрения на этот вопрос. Время не повлияло на его взгляды. Он улыбнулся, вспоминая смешные и страшные события того давнего октября, вспоминая себя, еще такого молодого, и своих единомышленников, дружба с которыми зародилась еще раньше, в Париже, во время войны, где они вдруг поняли, каким чудовищем был Пий.
Париж. Одно это слово могло вернуть его в прошлое, заставить вспомнить старых друзей, дело, ради которого они готовы были умереть...
Каллистий потер шею у основания черепа, там, где гнездилась тупая боль, и медленно спустил ноги с постели. Действие обезболивающей таблетки подходило к концу. Доктор Кассони сказал ему, что это примерно то же самое, что и героин, и тогда Каллистий рассердился и сказал, чтобы он забрал свои гнусные таблетки себе. Но Д'Амбрицци прав: Кассони человек хороший.
Каллистий накинул поверх красной шелковой пижамы темно-синий махровый халат, сунул ноги в бархатные шлепанцы. Нашел на столе еще одну пилюлю, запил теплой водой. И закурил сигарету. Из приоткрытого окна тянуло ветерком, дым уносило за тяжелые портьеры. Он включил магнитофон, комнату наполнили звуки «Мадам Баттерфляй». Бедная Баттерфляй, сидит под цветущим деревом и ждет...
Он взял трость и вышел в приемную. Кивнул санитару, который сидел за письменным столом и читал в тусклом свете настольной лампы, затем вышел в коридор. Тросточка постукивала по полу, точно метроном. Недавние убийства вызвали беспокойство в Ватикане, и, отдав соответствующие распоряжения Инделикато и Д'Амбрицци, Папа Каллистий взял за правило обходить свои владения, когда позволяли силы, чтобы убедиться, что все тихо и спокойно и что охранники, он называл их ночным дозором, на месте. И только сделав этот небольшой обход, он успокаивался. Но до конца так и не верил, что все будет хорошо.
Он дошел до крайней двери в темном конце коридора и постучал в нее тростью. Человек за дверью не спал.
— Входите, ваше святейшество, — донесся оттуда скрипучий голос.
Каллистий нерешительно вошел.
— Я тебя не разбудил, Джакомо?
