Потом во времени образовался провал. Несколько минут спустя Бен обнаружил себя в коридоре за разговором с дежурным врачом хирургического отделения.
– Мистер Дрискилл, не могу сказать ничего определенного о состоянии вашей жены. Мы сделали трепанацию черепа, частично удалили внутреннюю гематому – уменьшили давление на мозг – и зафиксировали шею. Она несколько раз ударилась головой – о мостовую. Мы делаем все возможное. Она пошевелилась, хотя в сознание не приходила, как и следовало ожидать. – Врач поднял руку и дернул бровью. – Вот, в общем, и все. Вероятно, через час ее из операционной переведут в палату интенсивной терапии.
– Она выживет?
Врач покачал головой.
– Предсказать невозможно. Я думаю, она будет жить. Но в каком состоянии, кто знает? Давайте не будем торопиться. Только безумец взялся бы сейчас что-то предсказывать. Но мне кажется, жить она будет. Кома? Весьма вероятно, но никогда не известно, надолго ли… может, на несколько дней, а может… черт, знавал я парня, который после пулевого ранения провел в коме пять лет, а потом вдруг проснулся в полной норме, разве что на пять лет отстал от времени. Никогда не знаешь.
– Когда мне можно будет ее увидеть?
– Как только ее отвезут в палату интенсивной терапии. Вид у нее довольно страшный, но это все наверняка пройдет, и она станет такой же красавицей, как была.
Дрискилл улыбнулся врачу:
– Для меня она всегда красавица, лишь бы жива была.
– Понимаю. Я просто хотел предупредить, чтобы вы не пугались отека и синяков. – Он посмотрел на часы: – Дайте нам еще час-другой, хорошо?
Чарли Боннер сказал:
– Спасибо, док. Вы хорошо все объяснили. Она очень много значит для нас.
– Мистер президент, я к этому привык. Почти каждый для кого-нибудь очень много значит.
Президент проводил его взглядом и снова обернулся к Дрискиллу.
– Бен, мне нужно с тобой поговорить. Как я слышал… – он кивнул на Ларкспура, – Рэйчел Паттон погибла так же, как Тарлоу – ты подтверждаешь?
– Совершенно уверен. Ни за что не поверю, что это сделал обычный наркоман, искавший легкой добычи. Работа профессионала. Одного за другим убивают участников тайного канала.
– А если это не чертов тайный канал, – перебил Боннер, – значит, это чертов Хэзлитт! Я начинаю жалеть, что ты не заехал ему по башке крокетным молотком… а, черт, это я просто выпускаю пар. Ларки мне сказал, что ты обвинил его в убийстве Уоррингера и Тарлоу. Это правда, Бен? Я собирался ночью тебя спросить, да забыл.
– Да, обвинил. Нельзя было упускать такую возможность. Я рассчитывал встряхнуть его в надежде, что он допустит промах или проговорится… но Тейлор его все время придерживал, сворачивал разговор на политику, объяснял, что ты губишь Америку и они обязаны спасти от тебя страну. Стандартный набор дерьма.
– Боже мой, они, верно, жалеют, что ты на свет народился.
– Я бы с удовольствием надавил на Хэзлитта куда сильнее. По-моему, убийства как-то связаны, Чарли.
– Но Уоррингер никак не был связан с тайным каналом.
– Знаю… знаю. Я постараюсь как-нибудь свести концы с концами, идет?
Ларкспур подергал себя за галстук и скрестил руки на груди:
– Бен, что ты теперь собираешься делать?
– Этой ночью Чарли велел мне выяснить правду. Ты сам слышал.
– Я хочу тебя убедить, – сказал президент, – что во всех этих делах я чист. Мне не приходится бояться правды. Но сейчас, когда Рэйчел Паттон мертва, а Элизабет в операционной… – Президент заглянул в глаза Дрискиллу долгим взглядом, словно надеясь в них что-то увидеть. – Бен, теперь ты можешь все это бросить. Ночью я и не подозревал, что бомба готова рвануть нам в лицо. Я не стану тебя винить… я бы и сам бросил на твоем месте.
Дрискилл покивал:
– Не сейчас. Сейчас, – он тяжело вздохнул, – я должен увидеть свою жену.
Когда он появился на площадке этажа перед реанимацией, его уже ждали.
– Конечно, мистер Дрискилл, – сказала сиделка, сверившись с висящими на цепочке поверх униформы часами, – мы вас ждем. Доктор Лукас позволил вас впустить. Мы поставили стул у кровати. Там не очень удобно, день и ночь суета… – Чернокожая женщина с ямайским акцентом в голосе виновато улыбнулась. – Но вы можете пробыть сколько захотите. – Она снова улыбнулась.
– Как она?
– Ей нужен долгий сон. Тело и мозг перенесли страшный удар. Я всегда говорю: кома дает надежду, что тело и разум будут отдыхать, пока не сочтут, что отдохнули достаточно и пора вставать.
Оттолкнув раздвижную дверь, сестра ввела его в странную атмосферу палаты интенсивной терапии. Множество кроватей и на миллионы долларов диагностического и жизнеобеспечивающего оборудования, мониторы, голубоватое освещение, позволяющее раненым и разбитым пациентам спать, несмотря на окружающую суету.
– Туда, мистер Дрискилл. Она там.
Элизабет лежала на кровати и походила на восковую фигуру, если не замечать слабого дыхания, вздымавшего и опускавшего грудь. Голова перебинтована, вокруг множество электронной аппаратуры. Сиделка оставила Дрискилла. Он склонился над кроватью, кончиками пальцев чуть коснулся обнаженного плеча, поцеловал в щеку. Она была теплой, мягкой, даже пахла хорошо. Веки ее затрепетали, будто она готова была открыть глаза – но так только казалось. Просто мышечный тремор. Он сел рядом. Не мог отвести взгляд. Вокруг глаз у нее темнели синяки. Она выглядела лучше, чем он ожидал.
Вокруг расхаживали сиделки. Неслышно переступая резиновыми подошвами, они считывали показания приборов, записывали данные, вглядывались в мониторы. Призрачный свет, вечно горящий в реанимации, постукивание насосов и щелчки машин внушали уверенность, что здесь никому не дадут умереть, пока не пришел его срок.
Элизабет.
Белая повязка была чистой, аккуратной и сливалась с безупречной белизной подушки. В памяти вдруг вспыхнула фотокарточка, сделанная, когда она, совсем юная, только что вступила в орден… молодая монахиня, один из немногих случаев, когда она облачилась в традиционное черное одеяние, а прекрасное лицо, большеглазое и такое невинное, полное надежд, обрамлено крахмальной белой и черной тканью. Он снова видел ее лицо под белой материей, она словно снова стала молодой, словно целая жизнь лежала перед ней, пока она спала на сверхсложной механической кровати, будто ожидая суда и решения – продолжать жить или вернуться домой, к Богу? Он снова склонился к ней, поцеловал нежную кожу. Она лежала тихо, расслабленно, беззвучно дышала. Он почувствовал на своем лице слезы и не стал их сдерживать. Если нельзя плакать об Элизабет, какой смысл вообще жить?
Он долго сидел у кровати, молчал, смотрел на нее и думал о том, что предстоит сделать и как за это взяться.
Когда он проснулся, рядом работал телевизор. Должно быть, его включила сиделка – чтобы он не скучал. В то утро, когда стало известно о несчастье, постигшем Элизабет Дрискилл, во всех частях света хватало событий.
