— Стильно выглядишь, — сказал он. — Как давно…
— Ни разу как следует не поговорили за много лет, — подхватила она. — Зато теперь я заманила тебя в свой сад и ты принадлежишь только мне. Мы оба выросли, Роджер. Мы уже не дети.
— Верно, но сегодня жаркий солнечный день. Так мне всегда вспоминается: жаркие солнечные дни, и ночи, и цветы на подоконнике…
— И я была бедная начинающая танцовщица. А потом встретила тебя — и ты, знаешь ли, изменил мою жизнь.
— Едва ли.
— Ну конечно! Подумай, что это значило для меня, — в меня влюбился милый молодой американец! Большой мир поманил… Какое было лето!
— А теперь ты не просто знаменитая chanteuse,
[46]
а еще и богата, и поселилась в Чейни… Ла-ди-да…
— И это говорит человек, который живет на Беркли-сквер! На себя посмотри, Роджер!
Она радостно рассмеялась, провела пальцами по шапочке красных волос. Пахло от нее чудесно. Чем-то французским, довоенным.
— Как это ты наложила руки на сей дворец? Эркеры, кованые ворота, сверкающая парадная дверь и все такое!
Полотняный навес над задней дверью надулся порывом ветра с Темзы. Пухлые белые облака висели в небе аэростатами заграждения.
— Я вышла за него замуж. Лорд Белл. Я теперь леди Белл, когда мне вздумается об этом вспомнить.
— Ради бога, когда это ты успела?
— Еще в сороковом. Правда же богато, милый? Его родственнички только сейчас начинают с нами разговаривать. Могу также добавить, что мое происхождение и начало жизни окутаны тайной и останутся такими впредь. Идеальный брак. Перси — мой повелитель, а я — его экзотическая «чертова лягушатница», как выразился его папаша прежде, чем покончить с собой. Нет, не из-за меня, клянусь! Чудесный дом, правда? Перси купил его для меня, свадебный подарок. Мне сказали, георгианский стиль. Рядом жил Данте Габриэль Россетти, и нам нарассказывали о нем множество чрезвычайно английских легенд. Мы въехали сюда вскоре после того, как его красавица жена Элизабет умерла от туберкулеза. Она позировала для многих его картин, и он посвятил ей множество стихотворений. Она уже умирала, когда вышла за него, а после ее смерти он похоронил с ней несколько поэм. Завернув в ее волосы, не больше не меньше. Как романтично! Впрочем, через несколько лет, когда стало ясно, что за стихи неплохо платят, он велел раскопать могилу, чтобы вернуть рукописи… Это уже не так романтично. Но опять же очень по-английски!
Домоправитель принес лимонад, затем ланч: холодных цыплят, салат, вино — все было искусно разложено на фарфоровом сервизе, украшенном гербом ее мужа. Очищая тарелку, Годвин чувствовал себя так, будто ему постепенно открывается истина.
Клотильда была очарована всем английским. В ее головке хранился неисчерпаемый запас историй о Россетти.
— Он держал в садовом домике пару кенгуру. Кончилось тем, что детеныш подрос и убил свою мать. И еще был ручной енот — по слухам, он потом убил оставшегося кенгуру. А любимцем его был австралийский вомбат — и еще, знаешь, Роджер, Россетти дружил с Доджсоном, который Льюис Кэрролл, и знатоки утверждают, что Соня в безумном чаепитии у Болванщика списана с того вомбата! — Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Когда у нас будут дети, я расскажу им эту историю. И еще он держал у себя броненосцев. Какой странный человек!
— И как это по-английски! — добавил Годвин, чтобы порадовать ее и откинулся в кресле. — Замужем! Я слышал что-то такое…
— Я пробовала с тобой связаться, но… — она повела плечом, — безуспешно. Ты куда-то уезжал. Мне было одиноко.
— А где сейчас лорд Белл? Хотел бы я с ним познакомиться.
— Он — что-то вроде ученого. Работает с учеными. Какие-то связи с Кембриджем. Или с Оксфордом? Вечно я их путаю… Нет, точно, Кембридж. Но, бедный мой Роджер, что это про тебя рассказывают? Просто подумать смешно: поразительные приключения, чудесное спасение. Ты должен мне все рассказать.
— Ну, не знаю, что ты уже слышала. Просвети меня.
— Ну, я на днях болтала с Клайдом, и он проговорился, что тебя чуть не убили во время какого-то страшно дерзкого дела… Он, видишь ли, слышал от Сциллы, с месяц назад. У нее тогда, по-видимому, был один из тех несчастных периодов… понимаешь? Это если верить Клайду — мне самой никогда не было с ней так уж трудно, хотя нет, неправда, бывало, но это не важно, верно? Суть в том, что Сцилла провела большую часть дня, по словам Клайда, очень утомительного, рассказывая о тебе… плакала и рвала на себе волосы… Между прочим, у Клайда сложилось впечатление, что между вами что-то есть. И он пришел ко мне, чтобы все рассказать, ужасно расстроился из-за Сциллы и напился до остолбенения. Ты же знаешь, Клайда прошлое никогда не отпускает. Он так и не смог забыть маленькую Присциллу, да ты, наверно, сам знаешь…
— Прошлое держит каждого из нас, — сказал Годвин, — каждого. По крайней мере тех, кто способен думать. Невозможно скрыться от прошлого. Все мы, милая моя, есть то, что мы прожили. Кроме прошлого, у нас ничего нет.
— Ну, только ты не кисни! Я этого не перенесу. Так это правда, что тебя чуть не убили?
— Более или менее. Ранили в голову. Но сейчас уже все в порядке.
— А Макс Худ мертв. Начинаю складывать два и два… Вы со Сциллой — любовники?
— Временами.
— Должно быть, особенно тяжело было вам с Максом. Вы с ним, как мне помнится, были очень близки. Кофе или лимонада?
К вечеру стало еще жарче. Годвин выбрал лимонад.
— Макс так и не узнал обо мне и Сцилле.
Клотильда подняла на него округлившиеся глаза, губы оттопырились, готовые сложиться в улыбку или в восклицание.
— Mais non!
[47]
Поверь, Роджер, он знал! О да, он знал. Он знал о твоих чувствах.
— Что ты хочешь сказать?
— Я сама хорошо знала Макса.
Она опустила ресницы.
— С каких пор?
— Это сложная история, cherie.
[48]
Ты можешь задержаться?
— Когда ты ждешь мужа?
— Не раньше конца недели, а история не настолько сложная. Понимаешь, в Париже, еще до встречи с тобой, я оказывала иногда услуги Максу Худу. Ты краснеешь, Роджер, совсем как тогда! Ну, все мы должны помнить, с чего начинали, верно? Макс был моим клиентом… Ох, бедный Макс, что за жизнь!
— Как это надо понимать?
— У Макса были трудности. Можно говорить начистоту, да?
— Конечно.
— Он ничего не мог. В постели. После нескольких визитов перестал и пробовать. Я говорила ему, что у мужчин так бывает и проходит, я так старалась убедить его. И он был такой джентльмен. Он все равно приходил ко мне и непременно платил за мое время, хотя мы только разговаривали. Он рассказывал мне о пустыне… Мне кажется, что-то случилось с ним там, в пустыне… Но я не знаю, об этом он не хотел говорить… Только когда он женился на Сцилле Дьюбриттен, я чуть в обморок не упала. Я знала, что он полюбил ее без памяти еще девочкой, но и знала, что он импотент. — Она сказала это с грустью. — Он с ума сходил по Присцилле. И Клайда она совсем одурманила. Как будто каждый, кто побывал в постели со мной — раз! — влюблялся в нее! А потом тем летом мы разговорились с Максом — наверно, ждали тебя, пили кофе, ты ушел куда-то со Свейном, и он сказал, что ты тоже любишь ее, Присциллу! Меня как громом поразило!
