— Это меня не касается, верно? Так вот, видишь ли, я нашел покупателя… но ублюдок так и не заплатил! Можешь себе представить? Мне ни черта не заплатили!
— Смылись от тебя с иудиными деньгами.
— Иудиными? Ты кого зовешь предателем? О чем говоришь? Разве можно кого-то назвать предателем в мире, где нет ни добра ни зла? В мире Ковентри! А Черчилль — предатель? Ты что, не понял? С моралью покончено. Теперь все по-другому… И все равно, Макс умер точно по расписанию — и никому нет дела, что будет с бедным старым Эдом.
— Мне не все равно, что с тобой будет, Эдуард.
У Годвина тряслись руки.
Коллистер просиял:
— Я знал, я знал, что в глубине души ты добрый малый. Как-никак, я тебе доверился, выложил тебе все… отдался в твои руки. Моя сестра из-за тебя хотела покончить с собой… Ты ведь мне поможешь, поможешь бедолаге Эдуарду выпутаться, верно? — Он плакал, или брызги стекали по его лицу. — Я совсем отчаялся, Роджер…
Он вытащил руку из кармана макинтоша. В руке был пистолет. Коллистер, похоже, не замечал его.
— Видишь, что я принес с собой? Собирался тебя пристрелить, если станешь смеяться, если велишь проваливать, как он велел.
— Я не смеюсь над тобой, Эдуард.
— Боже, какой он был свиньей, Роджер, — такой надменный, осененный величием судьбы, а бедному Эдди всего-то и нужно было малость наличных…
Коллистер глотнул воздуха. Пистолет в его маленьком белом кулачке водило из стороны в сторону.
— Так что ты для меня сделаешь? О, пожалуйста, помоги мне выпутаться из этой каши…
Годвин точно со стороны смотрел на самого себя, стоящего под блестящими в лунном свете брызгами. Он наблюдал за собой не без интереса, словно любопытствуя, что же он может сделать для Эдуарда Коллистера. Что же ему сделать для человека, убившего Макса Худа?
— Убери свой пистолет, это оскорбительно для нас обоих.
— Что ты для меня сделаешь?
— Я не оставлю тебя в этом жалком положении.
Он так часто представлял мысленно, как взглянет в лицо человеку, предавшему их и отправившему их на смерть. Ничто другое не имело значения. Да, миссия была самоубийственной, но только в глазах Макса Худа. Она стала такой в действительности только потому, что их предали. Он представлял, как поступит тогда, но никогда не думал, что это будет так легко, потребует так мало усилий.
Коллистер закивал:
— Тогда хорошо. Ты не пожалеешь. Я до смерти буду у тебя в долгу.
Рука с пистолетом опустилась. Годвин вынул оружие из вялых пальцев, уронил, услышал, как металл заскрежетал по камням, соскальзывая в темноту под утесом.
— Какого дьявола…
Коллистер не был серьезным противником. Первый же удар опрокинул его на блестящую скалу. Из носа у него потекла кровь. Годвин разбил ему голову о камень, это оказалось совсем просто, кости черепа проламывались острым краем камня, как яичная скорлупа.
Тело было податливым и очень легким.
Годвин перевалил его головой вперед в темный провал, где исчез пистолет.
Все было кончено.
К добру или нет, он поквитался за Макса Худа.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Осень 1942
Глава двадцать седьмая
В следующий четверг позвонил Монк Вардан. От приличествующих любезностей он плавно перешел к делу, сохраняя тот же непринужденный тон:
— Кстати, — сказал он, — вы на этой неделе с Эдди Коллистером не виделись?
— Нет, на неделе не виделся. А хотел бы сказать ему, как мне жаль, что так вышло с Энн.
Годвин был почти уверен, что стук его сердца должен быть слышен в трубке. Ладони у него стали влажными, и немалое усилие воли требовалось, чтобы говорить ровным голосом.
— Я порядком озабочен. Похоже, его потеряли с вечера пятницы. Заложили или сунули не в тут папку. Все это несколько обескураживает.
— Что вы говорите? Может быть, он в загородном доме с Энн?
— А, я неточно выразился. Уточним: он пропал. Не явился на утреннюю поверку. И беднягу никак не найти.
— Понимаю… Он исчез.
— В самую точку, старина.
— Ну, где-то ведь он да есть. Вы бы поискали хорошенько, как сказала бы моя матушка.
— Боюсь, искали самым тщательным образом. Теперь уже, можно сказать, его выслеживают с ищейками. Однако не нашли и следа, а ведь он был — взглянем правде в лицо — из людей короля.
— Объявится.
— Да… Ну, увидим. В его невеликом мозгу хранилось порядочно тайн — кусочек там, обрывок здесь. Все это могло пригодиться разнообразным малопочтенным личностям… так что если наткнетесь на него, дайте мне знать.
— Может, стоит шепнуть словечко кое-кому из моих информаторов?
— Нет, этого не нужно. Дело весьма тонкое, как вы конечно понимаете. Когда человек, которому известны кое-какие секреты, вдруг оказывается среди пропавших без вести… ну, нам бы, видите ли, не хотелось, чтобы все это появилось в дешевых газетках. Просто если увидите этого бестолкового…
— Слушайте, он, скорее всего, попросту загулял, может запил. Объявится завтра с головой, разбухшей, как «Риц».
— Будем надеяться, Роджер. Ну, тинкерти-тонк.
Больше Вардан — да и все остальные, если на то пошло, — не заговаривал с Годвином об Эдуарде Коллистере. Так прошло несколько недель. Казалось, человек просто исчез с лица земли — строго говоря, так оно и было. Годвина совершенно не мучила совесть — скорее, он испытывал облегчение. Но не торжество, нет, ничего похожего на торжество, главным образом потому, что отомстить за Макса Худа оказалось так же просто, как раздавить ногой навозного жука. Эдуард Коллистер совершенно сбился с пути. Он предал страну, предал хороших людей, которые погибли из-за него, и в довершение всего он выдал Годвина Максу Худу. Макс, умирая, знал правду. Как там сказал Коллистер? «Разочарован». Макс Худ, выслушав Коллистера, разочаровался в Годвине. Разочарован…
От этой мысли его пробирал холодный пот. Все угрызения совести, все встречи со Сциллой тайком и украдкой, все эти чертовы измены…
А Макс знал. Умирая, знал.
За одно это Эдди Коллистер заслуживал смерти.
23 октября 1942 года. Одна из первых поворотных точек в истории войны. Годвин мотался от «Би-би-си» к министерствам, висел на телефоне, вытряс все источники, сводил все воедино. И чуял носом запах Египта: пустыня, верблюды, базар, сигаретный дым в баре «Шепердса», где ребята собираются и пьют без остановки и потеют, ожидая вестей. Ему хотелось туда. Нет. Не хотелось. Но он явственно представлял, как там сейчас.
Началось второе сражение при Эль-Аламейне. Двадцать минут более тысячи британских артиллерийских орудий обстреливали позиции стран Оси — прелюдия к пехотному наступлению. Монтгомери Аламейнский — в начале битвы звавшийся просто генералом Монтгомери — рождался в ее огне.
