Кто-то из соседей говорил Годвину, что торговец потерял ногу во время военных действий во Фландрии.
Взбираясь по лестнице, Годвин вдруг почувствовал себя очень усталым. Его угнетала мысль об избитом калеке, и еще больше — то, что с ним случилось. Пожалуй, стоило посвятить Анри целую заметку…
На полу лежал подсунутый в щель под дверью пухлый конверт. Годвин устало вскрыл его.
Роджер Годвин!
Ваш очерк о Клайде Расмуссене превосходен! Вы старше своих лет. Ваш преданный патрон, Мерль Б. Свейн (а что означает это Б.?) утверждает, что вы совершенный щенок. Однако вы видите Париж так, как хотел бы видеть я, — но не могу и никогда не сумею. Я родился пресыщенным, а вы, дай бог, никогда не станете пресыщенным, уставшим от жизни или искушенным. Хотя, знаете ли, с писателями это часто случается.
Я прошу вас работать для меня и впредь. Сохраняйте личное отношение — вы уже должны были понять, что в вашем случае то, что вы пишете, есть ваша личность.
Маршалл Хакер из издательского дома «Бони и Ливерайт», Нью-Йорк, сейчас в Париже и проведет здесь около месяца. Он разделяет мое мнение о вашей работе и хочет издать сборник ваших парижских очерков. Он предлагает вам обдумать для названия «Бульвардье» или, более прозаическое, — «Парижские зарисовки».
Он с вами свяжется.
Молодой человек — разыграйте свои карты как следует — и вы состоялись!
А. Хонан журнал «Европа»
Годвин перечитал письмо несколько раз. Надо было оценить его по достоинству. Он полагал, что это поворотный пункт его жизни. Может быть, понадобится не один год, пока он усвоит, что, черт возьми, происходит, какую форму примет его дальнейшая жизнь, — но эту минуту ему хотелось сохранить в памяти.
Выходя из ванны, Годвин услышал, как кто-то стучит в его дверь. Он накинул халат и прошлепал через маленькую гостиную, вытирая волосы полотенцем.
В дверях стоял полковник Худ: теннисный костюм, теннисный джемпер перекинут через плечо, рукава белой рубашки закатаны выше локтей, в руках две ракетки и сумка с мячами.
— Мы договаривались как-нибудь сыграть в теннис. Я всегда играю по субботам… voilà,
[32]
сегодня суббота. Как говорит Присси, сейчас — или никогда. Ну, что скажете?
— Bonjour, т’sieur!
[33]
— жизнерадостно воскликнула Присцилла, поднимаясь по лестнице вслед за полковником.
Она была нагружена бумажным пакетом и бутылкой сливок.
— Я захватила свежие круассаны и бриоши. И сливки для кофе. Все в надежде вас подкупить. Ой, да вы еще не одеты. Я, конечно, могу сварить кофе. Можно? У вас есть sucre?
[34]
— Ну, конечно, кажется, есть. Входите. Ах, вы и скрипку захватили.
Он пожал Худу руку и, впуская их в свое убежище, порадовался, что нет Клотильды.
— Я знаю, — терпеливо кивнула она.
— Извините, что без предупреждения, — сказал Худ, пристраивая ракетки на дешевой жестяной стойке для зонтов. — Жаль было бы пропустить такой случай. Отличное утро.
— А вы, — обратился Годвин к девочке, — собираетесь порадовать нас скрипичным сопровождением?
— Вам и вправду повезло — не собираюсь. У меня по субботам урок с мадам Жаве. Я всегда провожаю полковника в Люксембургский сад, а потом иду на урок.
Она уже отыскала на крохотной кухне кофейные принадлежности, вскипятила воду, ложкой отмерила кофе в кофеварку. Он смотрел, как складки белой юбочки качаются на ее круглой четырнадцатилетней попке, и с улыбкой покачал головой, когда Худ перехватил его взгляд. Она всего-то — насколько? — на семь-восемь лет младше его, но он чувствовал себя и старше, и моложе. Из нее должна была вырасти женщина из тех, которые мигом загоняют парня в ошейник желания и заставляют послушно прыгать через обруч. Он не так уж много знал о женщинах, но этот тип был ему знаком.
К тому времени, как он надел что-то, способное сойти за теннисный костюм, она сварила кофе, уставила столик тарелочками, чашками, блюдцами и украсила принесенными из дома цветами. Она даже умудрилась отыскать салфетки. Полковник сидел, откусывая крошечные кусочки бриоши. Она извлекла из своего пакета фрукты и выложила их в миску. Она подала Годвину курящуюся паром чашку и добавила сливок.
— Sucre? Oui?
[35]
— Ну конечно! Как ваш отец?
— Хорошо. Спал, как чурбан, — проснулся весь в коре. Это он так шутит. Ему страшно неловко.
— Он счастливчик, — сказал Годвин.
Ее глаза были все такими же огромными, и цветом как коричневый плюш в утреннем свете, лившемся в окно. Она посматривала то на Годвина, то на Худа, улыбалась во весь свой большой рот, выглядела на свои четырнадцать, держа в руках две чашки кофе.
— Мы все счастливчики, правда? Мы, наверно, самые счастливые люди на свете. Вы так не думаете? Ну а я, да, думаю!
Они смотрели ей вслед. Теннисные корты Люксембургского сада жарило солнце.
— Славная малышка, а?
Худ подкидывал на ракетке мяч, шрам от шрапнели натянулся до треска.
— Ей не меньше тысячи лет, — сказал Годвин. — В этой девочке живет мудрость веков.
— У вас с женщинами большой опыт, да? Так говорят об американцах. Они всегда опытны насчет женщин.
— Очень небольшой, поскольку речь идет об этом американце.
— Вы меня не дурачите, старина?
— Ничуть.
— Ну, я и сам маловато имел дело с дамами. Вечно не хватало времени, то одна чертовщина, то другая. Жизнь солдата… встречаешься с женщинами несколько… пожалуй, подойдет слово «сомнительными». К тому же… — он хихикнул, — эта обновленная система частных английских школ… Хотя я не подвержен английской болезни, как ее здесь называют. Постучим немножко, мистер Годвин?
— Зовите меня Роджер.
— Отлично, Роджер. Знаете, друзья обычно называют меня полковником. Или Максом, иногда они зовут меня Максом.
Он пожал плечами и направился к сетке.
— Зовите, как хотите, Роджер. Это, в сущности, безразлично, нет?
Худ играл экономно и четко, резко посылал мяч, двигался быстро, но как будто немного неуклюже. Когда они начали чувствовать пыльный корт, а Годвин уловил натяжение жил и они немного разогрелись, Худ стал посылать мяч к ногам Годвина — самый трудный удар для рослого игрока. То же самое Лакост проделывал с Тилденом. Потом он сменил тактику, стал гонять мяч по всей площадке, отрабатывая сперва заднюю линию, затем переднюю, и ни разу не открылся сам. Уже через десять минут Годвин понял, что столкнулся со слишком сильным для себя игроком. Пришлось решать, выкладываться ли целиком, чтобы оказаться достойным партнера. Черт побери, а почему бы и нет? Ему оставалось надеяться только на грубую силу, которая против полковника Худа была бесполезна. Но оказалось довольно забавно иногда посылать мяч по прямой в дальний угол площадки с такой силой, что Худ не успевал перехватить его. Правда, такое удавалось нечасто, только-только чтобы позволить Годвину сохранить достоинство. Когда они начали подсчитывать очки, счет оказывался 6: 2, 6: 1,6:2 неизменно в пользу полковника Худа. Несколько раз удавалось подолгу обмениваться ударами, и к концу игры оба основательно выдохлись. Теннисные костюмы были, как румянами, присыпаны красноватой пылью.
