Он приближался к вершине мира.
— Вон она, — шепнула Клотильда. — L’Africaine.
[38]
Чернокожая девочка сидела у самой эстрады. С ней за столиком сидели двое мужчин, но она молчала, как будто не замечая их. Возможно, люди со студии звукозаписи. Или же кто-то из них — посланец нью-йоркского отеля. Они сидели за столиком, отведенным Клайдом для своих особых гостей. Девочка была тоненькая, одета в очень облегающее и очень простое черное платье. Волосы подстрижены коротким ежиком. Длинные тонкие руки, блестящая черная кожа, как черное дерево, туго обтягивала необычно высокие скулы. Лоб высокий и выпуклый, губы в профиль полные, словно бы надутые. Груди, казалось, не было вовсе. Когда она сидела так, бросая по сторонам быстрые взгляды, в ней только и было женственного, что золотые серьги и золотое ожерелье вокруг шеи, да еще золотая лента браслета у плеча.
Клотильда заговорщицки шептала.
— Та самая. Я ее с ним видела. Несколько раз. Гуляли вдоль Сены мимо лотков. И в кафе. Он как будто нарочно выставляет ее напоказ. Ты был так занят, что не замечал.
— Должно быть, чья-нибудь дочка, — ответил Годвин. — Кого-нибудь из музыкантов. Ей же не больше двенадцати. То есть ты на нее погляди. Никакой фигуры… можно принять за мальчика.
— Но девочка есть девочка. И она и есть новая девушка Клайда.
— Негритянка? Не понял…
— Здесь не Огайо, Роджер.
— Я из Айовы…
Она пожала плечами.
— Многие мужчины высоко ценят негритянок. Особенно в Париже. Exotique. Ты же знаешь, как у Клайда…
Она вопросительно заглянула ему в глаза. Зажгла сигарету, склонилась к нему, поставив локоть на стол. На ней был залихватски сбитый на ухо берет. Крестик на щеке скрывался в тени.
— Что, с негритянками?
— С девочками, — тихонько поправила она.
— Конечно. Он любит, когда они выглядят девочками.
— Какой же ты наивный. — Она порывисто склонилась к нему и поцеловала в щеку. — Клайду нравится, когда они выглядят девочками. Но когда они и есть девочки, нравится еще больше. Такая у него слабость. Своего рода болезнь. — Она затянулась и выдула облачко синего дыма. — Ты меня понимаешь?
Он кивнул. Думать об этом ему не хотелось.
— Но если девочка слишком молода… Вот эта, господи, да ее от мальчика не отличишь, верно? Я хочу сказать, ну, что он вообще в ней нашел? Нет, ты наверняка просто ошиблась.
— Лет двенадцать-тринадцать. Достаточно взрослая.
— Может, она работает в одном из домов? — сказал он.
— Тогда она стоила бы очень дорого. Настоящая модель.
— Ну, Клайд может себе это позволить. Ее.
— А если она не из такого дома… если она чья-то дочь. — Клотильда прикусила губу. — Я боюсь за Клайда. Боюсь, что он снова попадет в беду.
— О чем ты говоришь? В какую беду?
— Ну, не знаю…
— Клотильда! — сказал он.
— Ну, в прошлом году — были неприятности. Если эта девушка из дома — ничего страшного. Но если она правда чья-то дочка… — Она сложила пальцы пистолетом, направила на него указательный палец: — Ба-бах, как в прошлом году.
— Ба-бах, как в прошлом году? Что за чертовщина?
— Только не говори ему, что я рассказала. Дай слово.
— Даю, даю.
— Когда на него такое находит, он теряет голову. В прошлом году это была дочка американского дельца, он познакомился с ней здесь, в клубе, они подружились… говорил, что девочка его соблазнила назло отцу. Может, и так, кто знает? Это не важно. Она ребенок. Отец узнал. Девчонка оказалась гадкая… — Она выразительно пожала плечами, вздернула бровь. — А может, и нет… может, у нее были причины… но она назло выложила отцу, чем занималась… Отец, естественно, взял револьвер и отправился к Клайду, стрелял в него два раза — сильно повредил дверной косяк и перепугал до смерти несколько посетителей. Потом он посвятил в дело тех двух фликов…
— Анри и Жака? — к ужасу Годвина примешивалось легкое удивление.
— Тех самых. Он рассказал им, что сделал Клайд с его дочерью. Изнасилование… похищение… — в волнении она закурила новую сигарету. Пальцы у нее дрожали. — Ты знаешь Анри и Жака? Знаешь, что они за люди?
Годвин кивнул. Она и не догадывалась, как много он знал. Но это была его тайна. Его и Макса Худа.
— Они подстерегли его ночью. Избили. Сломали нос. Рассекли губу. Он много месяцев не мог играть, вот что его напугало… он пришел ко мне тогда избитый, я думала, его рвет кровью, но это все было из губы.
Она вздрогнула, заново представив эту картину.
— Они ему сказали, он еще счастливчик. Сказали, если он еще раз посмотрит на ту девочку, они его кастрируют. Они не бросаются угрозами. Вот поэтому… — Она глубоко вздохнула. — Кто знает, что это за негритяночка. Может, она принадлежит другому мужчине… ревнивому, который за ней присматривает…
Она обхватила себя руками за плечи, словно защищаясь от полного опасностей мира.
— Он видит эту девочку, он снова скатывается в это. Роджер, он спас мне жизнь, а теперь я за него боюсь. Но я не знаю, что делать. Что я ему скажу? Он возненавидит меня, за то что именно я напомнила ему о его слабости.
К тому времени, когда Клайд отыграл первую половину второго отделения, Годвин с Клотильдой потихоньку выскользнули из зала, поднялись наверх, под проливной дождь, под которым все липло друг к другу. Липкая, как сироп, жара дурным запахом висела в ночи. Полотняные навесы провисли, надулись беременными животами и готовы были лопнуть. Годвин отпустил Клотильду одну, ее маленький розовый зонтик покачивался в темноте, как цветок. Дождь барабанил по покинутым столикам на террасах, а народ только что не ломился в двери кафе, торопясь укрыться от ливня. Сигаретный дым выплывал из каждого окна, а дальше по улице слышались звуки аккордеона. Какой-то bal musette. Потные тела в обнимку, переплетенные пальцы. Годвин втянул голову в плечи и рванул через узкую улицу к табачному киоску в подворотне, спрятался под навесом, с которого текло ручьем. На улице ни одной машины. В канавах булькает и журчит вода. Одинокий писсуар в конце квартала стоял, как забытый часовой, которого никакая сила не заставит покинуть пост. Скоро должны были появиться такси, чтобы развезти толпу, выходящую из клуба «Толедо». Таксисты всегда знают, где что происходит, знают Хемингуэя, и Кики, и Джозефину Бейкер, и Фитцджеральда, и — хотите верьте, хотите нет — не далее как две недели назад в пещере клуба «Толедо» побывал даже один член Французской Академии. Годвин не спускал глаз с выхода из клуба, скрытого пеленой дождя, и гадал, чего он, вообще-то, надеется дождаться.
Как только на поверхность всплыли первые пузыри толпы, такси слетелись стаей стервятников, и Годвин, отойдя к писсуару, занял одно, с толстым шофером, отрастившим моржовые усы. Годвин сказал ему, что подождет, и тот снова опустился на вздохнувшее под ним сиденье и рыгнул. Пахло от него так, будто дешевое вино просачивалось из глубин сквозь кожу и одежду.
