– Итак, позвольте мне резюмировать эту совершенно невообразимую историю. Вы говорите, что ваш брат убит при загадочных обстоятельствах; что существуют какие-то несущие смерть документы, которые пытаются заполучить никому не ведомые люди, готовые ради них пойти на любое преступление, и что эти упомянутые таинственные документы не что иное, как старые нацистские планы достижения мирового господства. Целый город подвергся жестокому нападению, достойному моего предка Бевиля Стейнза, которого его соратники называли кровавым Бевилем; в Буэнос-Айресе был убит безобидный старый профессор… – Он замолчал, переводя дыхание. Ветер снаружи яростно набрасывался на дом, который скрипел и трещал, как дряхлый автобус. – Вы сказали, что Мартин Сент-Джон и Альфред Котман – оба хорошо мне известны, но о них тоже потом… – что Сент-Джон и Котман встречались с вашим братом, встречались с вами и впоследствии исчезли. Что моего старого друга Кемпбелла застрелили в трущобах Глазго, чтобы не дать ему возможности направить вас ко мне, господа… – Он снова глубоко вздохнул, откинулся назад в своем инвалидном кресле, отделанном сталью и кожей, ну прямо король острова Кэт. – Я считаю, что мое первоначальное недоверие к факту совпадения в данном конкретном случае оказалось правильным. Мы наверняка имеем дело с весьма определенной интригой. Разрешите далее предположить, что единственным действительным совпадением во всей этой истории является то, что ваш брат случайно увидел снимок в глазговском «Геральде». Я убежден в том, что с этого момента Сирил Купер был обречен. Обречен, поскольку в силу своего характера он захотел во что бы то ни стало найти свою сестру. Как только Сирил решил сделать это, он потерял малейший шанс остаться в живых.
– Но почему? Почему так?
– Потому что ваш брат слишком приблизился к ним – к Бренделю, Котману, Сент-Джону и ко всем остальным… Кто эти люди? – На лице его на миг появилась слабая улыбка и тут же исчезла. Он налил себе еще виски с содовой, облизнул тонкие, сухие губы. – Несомненно, вас интересует этот вопрос, и, позвольте заметить, если бы я думал, что смогу уберечь вас, я просто не стал бы отвечать на него. Впрочем, вам надо благодарить Бога, что вы все еще живы. Учитывая это и характер ситуации, в которой вы оказались, я расскажу вам даже больше, чем рассказал вашему брату. Таков мой долг перед его памятью и перед вами тоже. Я расскажу, кто я такой и как стал таким, какой есть в данный момент… Однако сейчас время слишком позднее, чтобы начинать об этом разговор… Отложим его до утра. – Он улыбнулся, развернул кресло и поехал, жестом пригласив нас следовать за собой. – Полагаю, что я крайне заинтриговал вас, господа.
В вестибюле он подкатил к основанию широкой лестницы, где его ожидал лифт-кресло. С большим трудом Стейнз перенес свое тело из коляски в лифт. Мы с Питерсоном наблюдали за ним. От невероятного физического усилия, напряжения и боли лицо полковника исказилось.
– Итак, – сказал он, усевшись в лифте, – Даусон проводит вас в ваши комнаты. И вы, господа, можете спать спокойно. До тех пор пока вы находитесь здесь, на острове, вы в полной безопасности. А теперь спокойной ночи, – сказал он и исчез в темноте наверху лестницы.
Морские птицы кружили низко над волнами в сером дождливом небе. Дождь налетал порывами, хлестал по окнам комнаты в башне маяка, возведенного на крошечном выступе голой скалы. С островом скалу соединяла каменная перемычка, которая из века в век медленно крошилась и осыпалась в море. В тумане и измороси на уровне глаз высились над плоскогорьем на острове очертания крепостных стен. Запах мокрого папоротника, мхов и морской соли – сырой и крепкий дух моря – сочился из каждой щели. Питерсон стоял мрачный, подавленный, разглядывая сквозь пелену дождя далекий горизонт, разделявший влажное небо и синевато-серое море, которое порывисто и зло набрасывалось на берег.
Даусон налил нам дымящегося утреннего кофе из помятого термоса. Питерсон с шумом прихлебывал, глубоко зарывшись в свой черный кожаный плащ. Горло его было плотно замотано белым шарфом, и он то и дело шмыгал носом. Я пробовал раскурить трубку, но ничего не вышло, и я тут же ошпарил рот горячим и крепким черным кофе. Полковник Стейнз, в клетчатой накидке из отличной английской шерсти, восседал на вращающемся деревянном стуле рядом с механизмом, приводящим в действие прожектора.
В ожидании его рассказа я пытался разглядеть хоть какие-нибудь заметные ориентиры на неприветливой голой глыбе гранита, каковым, по сути, был остров Кэт, окруженный Атлантическим океаном. Хижина каменного века, на удивление хорошо сохранившаяся, приютилась с подветренной стороны, защищенная от непогоды, окруженная пропитанным влагой, как губка, зеленым дерном, подступавшим к ней вплотную папоротником, густыми зарослями куманики и остатками живой изгороди, которая с разрывами тянулась по этой стороне острова. Стены хижины поросли мхом. Ниже Бич-роуд, подобно воронке от взрыва, оставшейся после неведомой древней войны, находился выгрызенный морем гранитный карьер. Над ним можно было увидеть заросшие диким виноградом теннисные корты, а в нескольких метрах от них – и ржавый фюзеляж немецкого самолета. По пути от дома к маяку Даусон сделал небольшой крюк и остановил «роллс-ройс» прямо над скалами. Здесь он с довольной улыбкой ткнул пальцем в «Мессершмитт-109», вонзившийся, точно кол, в стену утеса – тот самый «мессер», который более тридцати лет назад преследовал полковника сквозь туман и дождь на подлете к острову. Как и все остальное, фюзеляж тоже начал зеленеть, обрастая мхом.
За сытным завтраком, под аккомпанемент непрерывного чихания Питерсона, полковник предавался воспоминаниям о своей жизни. Будучи наполовину немцем, он служил в предвоенные годы в английской резиденции в Каире – сначала курьером, потом на оперативной работе спецагентом. В начале войны его перевели в Лондон в аппарат министерства обороны, а затем в действующую армию. Он был участником битвы за Англию, летал на «спитфайрах» и на колченогом старом «хокер-харрикейне». Именно на «харрикейне» он вступил в бой с несколькими «мессершмиттами» во время своего последнего боевого вылета.
Врезавшись в землю на подбитом «харрикейне», он получил обширное повреждение позвоночника, переломы ног, тяжелые ожоги, а кровь хлестала из тела, точно сквозь сито. В течение нескольких недель он находился без сознания, в то время как врачи прилагали все усилия, чтобы спасти его быстро угасавшую жизнь. Наконец он пришел в себя. Спустя год после катастрофы Стейнз вернулся на остров Кэт, парализованный ниже пояса, слабый, как ребенок, почти совсем лысый, как враз постаревшее, дряхлое дитя. Верный Даусон, сопровождавший его на остров, так и остался с ним, вы́ходил его и вернул к жизни.
За завтраком полковник Стейнз поведал нам об убийстве нацистами своих двух единокровных сестер по немецкой линии в 1945 году, когда русские подходили к Берлину. Их смерть абсолютно ничем не была оправдана, а извещение об их гибели он получил вскоре после окончания военных действий. Впоследствии, когда здоровье его несколько поправилось, ему предложили принять участие в работе группы английских официальных лиц, направленной в Германию для расследования военных преступлений, среди которых было и убийство его сестер. Убийц, однако, так и не нашли. После этого полковник вернулся на остров один-одинешенек. Вся его семья как по немецкой, так и по английской линии была стерта с лица земли войной. Немцами. Нацистами.
