У Вестминстерского моста она опять остановилась, рассматривая какую-то надпись, сделанную мелом на фасаде. Когда она прошла вперед, я приблизился к тому месту, на котором она только что стояла, и впился глазами в белые печатные буквы. Слова, написанные по-немецки, оказались какой-то цитатой и, пожалуй, единственными немецкими словами, которые я смог перевести без словаря: «Я жил, но ничего не понял».
Позднее, спустя, казалось, много часов, я, тяжело дыша, мчался через Сент-Джеймский парк, по аллее Бердкейдж к Букингемскому дворцу. Дождь стучал по мертвой прошлогодней листве. Народу на улицах в этот час прибавилось, ярко горели уличные фонари.
Совсем обессилев, обливаясь потом, я остановился перед домом в Белгрейвия-плейс, глядя на окна: она включила свет сначала на втором, потом на третьем этаже. Укрывшись в каком-то подъезде, я представлял, как она раздевается в своей спальне, становится под горячий душ, смывает с себя дневной пот в потоках воды, сбегающих с сильного, стройного тела.
Через несколько минут с Понт-стрит мимо меня прошел мужчина в черном длинном плаще, помедлил секунду, стоя прямо передо мной в ярком свете фонаря, затем пересек улицу и, не колеблясь, вошел в дом Бренделей. Он двигался быстро, но я все же успел разглядеть его: длинные светлые волосы, сильный профиль с крупным носом, резко очерченные полные губы, широкий рот – лицо богатого баловня, слишком смазливое, чтобы воспринимать его серьезно, возраст – неопределенный.
Мокрый, продрогший, я потащился по опустевшей улице восвояси, ни о чем не думая, лишь машинально отмечая знакомые уголки Грин-парка. Туман будто вырастал из земли. То там, то тут на скамейках, словно набухшие комья глины, застыли под зонтами одинокие фигуры, тихие, неподвижные.
– Неужто Купер?! Мистер Купер, постойте…
Я вздрогнул, резко повернулся. Один из комьев ожил, отделился от скамьи. Коренастый, приземистый человек в шляпе с приспущенными полями и с зонтиком подкатился ко мне, отдуваясь, повторяя мою фамилию.
– Макдональд? – удивился я. – Макдональд, это вы?
Я заглянул под его черный зонт. Это в самом деле был он.
– А кто ж еще, конечно, старина Макдональд! – сказал толстяк, хватая меня за руку и притягивая к себе под зонтик. – До чего же тесен мир! – воскликнул он, и от улыбки глаза его превратились в щелки.
– Все бегаете, страхуете людей? – Я очень обрадовался, встретив знакомого, пусть даже такого, после ужасного дня, который я провел, заглядывая исподтишка в чужую жизнь.
– Пытаюсь, дорогой мой, пытаюсь. Названиваю богатым бездельникам, следую некоторым наводкам – в нашей профессии это называется «разведкой», глядишь, что и подвернется. А тут Белгрейвия, Мейфэр, крупные держатели страховых полисов. Вот только погода отвратная, ничего не стоит подхватить грипп, это как пить дать. Но слава богу, я сам застрахован, так что, если придется покинуть сей мир с его вечной борьбой, с однообразной идиотской работой, у меня за кормой будет чисто… – Он заглянул мне в лицо, весело хихикая, будто сама мысль о неизбежной смерти забавляла его. – Люблю, грешным делом, посидеть минутку-другую в Грин-парке, – продолжал он, идя рядом со мной. – Это стало многолетней привычкой. Правда, погода так неожиданно испортилась, вы не находите? Совсем недавно был такой прекрасный закат, а сейчас – посмотрите, что делается! Просто мерзость.
Потом он спросил, где я остановился, и я назвал свою гостиницу. Он понимающе кивнул, развернул пахнувшую малиной пастилку и сказал, что, вероятно, уже опоздал на встречу с потенциальным клиентом и, к сожалению, должен меня покинуть. Я кивнул.
– Но вы так просто от меня не отделаетесь, дружище. Мы с вами еще выпьем вместе. Я знаю все достойные внимания заведения… – Он поспешно затрусил под дождем, путаясь в полах пальто, чересчур длинного для его шарообразной фигуры, и тут же растворился в тумане. Внезапно мне в голову пришла мысль, что я до сих пор не встречал страховых агентов, которые ходили бы без портфеля.
– Что ни говори, а ничего нет лучше гаванского листового табака, – сипло прогудел Питерсон, извергнув в моем направлении клуб синего дыма. – Цивилизованные англичане понимают это. Возможно, потому до сих пор и торгуют с Кубой. Какой смысл лишать себя гаванского курева из-за какой-то политики? Чувство меры…
Похоже, он был готов продолжать свою болтовню, но моя неудержимая зевота заставила его замолчать, не докончив фразы. Он подождал, пока я перестану зевать, и переключил свое внимание на все удлиняющийся столбик пепла.
– Хорошо, хорошо, – он несколько раз пыхнул сигарой, – перейдем к делу. Прежде всего о благонадежности полковника Стейнза. Рад доложить, что он вне подозрений. Я, конечно, действовал очень осторожно – не хотелось выдавать и его самого, и всю его деятельность. И все равно мой приятель, Берти Редмонд из Скотленд-Ярда, посмотрел на меня подозрительно, когда я спросил его о нем, а потом ответил, что Стейнза очень ценят как на Даунинг-стрит, десять, так и в других авторитетных учреждениях и что ему можно доверять. Похоже, мы оба с вами здорово боялись сболтнуть при полковнике что-нибудь лишнее, темнили, однако Берти заверил, что об «увлечении» Стейнза фашистами хорошо известно даже в министерстве иностранных дел и что информацию Стейнза неоднократно использовали, чтобы заполнить серьезные пробелы и выйти на людей, которым правительство хотело бы… э-э… скажем, задать несколько вопросов. Берти кратко сообщил о деятельности нацистов в Англии в послевоенный период. Привел конкретные примеры, но ничего стоящего. По его мнению, нацисты постепенно вымирают, стали своего рода редкостью: старики, несколько фанатиков, не заслуживающих внимания. Возможно, Берти что-то и утаивал, хотя мне показалось, что он говорил обо всем довольно откровенно. Он показал мне тонкую папочку с фотографиями известных нацистских подпевал, доживших до наших дней. Разумеется, прежде я никогда с ними не сталкивался, но постарался хорошенько запомнить их лица. – Он чихнул. – Вам следует посмотреть эти фотографии… Ведь вы видели тех двоих в Иллинойсе, прежде чем они попытались отправить вас на тот свет.
– Я разглядел долговязого. А второго… сомневаюсь, чтобы я мог узнать его. Вряд ли.
– Неважно, – нетерпеливо сказал он, – вы все-таки взгляните.
Я кивнул в знак согласия.
Питерсон рассказал, что звонил в Буэнос-Айрес. Рока сообщил, что у них ничего нового: самолет, вылетевший с Котманом и Сент-Джоном, до сих пор так и не обнаружен. Однако коллега Роки в Сантьяго, в Чили, дал знать, что там видели человека, очень похожего на Сент-Джона, в обществе одного видного чилийского генерала. Сейчас Рока проверяет данные.
Питерсон успел позвонить и в Куперс-Фолс доктору Брэдли, справиться о здоровье Артура Бреннера. Тот все еще находился в тяжелом состоянии, но постепенно выкарабкивался.
– Брэдли считает, что это «оздоровительный отдых», – неторопливо подытожил Питерсон, снова обозревая столбик пепла. – Удивительный человек Бреннер, ему столько досталось, и это в его-то возрасте… Сколько я его знаю, всегда думал – не человек, а скала какая-то… и то, что эти сволочи с ним сотворили, бесит меня не меньше, чем все их остальное паскудство. Кроме того, я переговорил с ребятами из ФБР и полиции Миннеаполиса, и никто из них представления не имеет, что происходит. Вся эта неразбериха, надо думать, вполне их устраивает – они, видите ли, не знают! А Вашингтон попросту держит своих сотрудников там в неведении, предоставив их самим себе. Один из них спросил меня, не было ли новых попыток нейтрализовать вас. Ей-ей, так и сказал – «нейтрализовать»… Допытывался, не выяснили ли мы, кто пытался вас убить. – Он вздохнул, прищурился от попавшего в глаза едкого дыма. – Ладно, а теперь поведайте, Купер, как вы провели день.
